Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Небольшой отрывок из подлинного дневника 1919 года, охватывающий период с 27 марта по 7 апреля, сохранился в фонде Белого в РГАЛИ и был опубликован А. В. Лавровым и Дж. Малмстадом в томе 105 «Литературного наследства» вместе с другими автобиографическими сводами писателя[1538]. Большая часть этого дневника посвящена детальному обзору двух публичных мероприятий: докладу А. В. Луначарского «Абсолютный покой Бога как основная ошибка мистиков» 27 марта во «Дворце искусств» с последующими выступлениями оппонентов (Вяч. Иванов, Г. И. Чулков, М. П. Столяров и сам Белый) и диспуту в Политехническом музее («митингу искусств») 29 марта, на котором выступали Белый, Луначарский, К. Д. Бальмонт и др. В дневнике также лаконично отмечены другие выступления, встречи с разными людьми и темы их бесед, издательские дела, погода и самочувствие.

В последней записи Белый объявляет об отказе от ведения дневника, объясняя это тем, что существование в послереволюционной России не приносит радости и недостойно описаний: «Прекращаю за неимением времени на нее эту жалкую пародию на дневник. 7‐го апреля. Жизнь — собачья»[1539].

Здесь опять-таки возникает вопрос: если 7 апреля 1919 года Белый прекратил вести дневник, то когда он его начал? Ответ, как кажется, дают две пометы Белого, поясняющие характер рукописи: «Остаток пропавшего „Дневника“, который вел в 1918–1919 гг. А. Белый»; «Уцелевший кончик „Дневника“, который вел в 1918–1919 году. „Дневник“ утрачен. 14 страниц»[1540]. Почти так же назвал этот документ Белый в описи своего архива, сделанной в 1932 году при передаче его в Литературный музей: «Кончик „Дневника“, веденного в 1918–1919 гг. „Дневник“ потерян»[1541].

Если уцелело всего «14 страниц», то сколько их было в дневнике 1918–1919 годов изначально? Это на данный момент неизвестно. Также остается лишь строить предположения о том, как соотносились между собой три дневника 1910‐х: дневник эзотерических «узнаний», о котором Белый упоминает, начиная с 1912 года, «дневник мысли», который Белый вел с начала Первой мировой войны, и дневник 1918–1919 годов? Продолжали ли они друг друга или существовали как отдельные документы?

Обращает на себя внимание и еще одна помета-заголовок на рукописи 1919 года: «продолжение внешней записи дневника». Ее, думается, можно понять как указание на существование дневников двух типов: дневника «внешней записи» и дневника «внутреннего» («интимного»). К «внешнему» типу относились дневники, в которых фиксировались жизненные события и происшествия. К «внутреннему» типу, по-видимому, — дневники интимные, духовные и творческие, из которых черпался материал для будущих произведений. Если остаток дневника 1919 года Белый считал «внешним», то, вероятно, «дневник философских мыслей», в котором он предлагал искать «зерна к имеющим из них восстать» четырем «Кризисам…», являлся дневником «внутренним».

Парадоксальным образом это деление дневников на внешние и внутренние коррелирует с аналогичным делением в «Записках чудака» биографии человека вообще:

Душа, сбросив тело, впервые читает, как книгу, свою биографию в теле; и видит, что кроме своей биографии в теле еще существует другая, которая есть биография — собственно; (во второй биографии видит она ряд отрезков, — периодов облечения в тело себя) (ЗЧ. С. 417).

Или:

Развитие биографической личности — ложь: описует оно облетание кожных покровов; о каждом мы можем сказать: вот он юн, вот уже пробивается в нем борода, борода поседела. Он — умер; установление биографии не задевает ядра человеческой жизни (ЗЧ. С. 189).

Этот общий принцип двух биографий Белый применяет прежде всего к биографии собственной:

В моей жизни есть две биографии: биография насморков, потребления пищи, сварения, прочих естественных отправлений; считать биографию эту моей — все равно что считать биографией биографию этих вот брюк.

Есть другая: она беспричинно вторгается снами в бессонницу бденья, когда погружаюсь я в сон, то сознанье витает за гранью рассудка, давая лишь знать о себе очень странными знаками: снами и сказкой (ЗЧ. С. 418).

Или: