Андрей Белый. Между мифом и судьбой

В этом плане показательны два, на первый взгляд, противоположных свидетельства. А. В. Бахрах, сопровождавший танцующего Белого в походах по «злачным местам», все время опасался, «не вспыхнет ли какой-нибудь пренеприятный скандальчик и не упадет ли Белый в глубоком обмороке на то куцее танцевальное пространство, на котором все „действо“ и происходило». Однако и он был вынужден, в конце концов, честно признать, что почему-то «такие скандалы как будто никогда не вспыхивали» и что «„выкрутасы“ русского „профессора“»[820] воспринимались немцами благосклонно[821]. Вера Лурье, принимавшая, напротив того, непосредственное участие в том самом «действе» на «куцем танцевальном пространстве», оценивала их выступления как триумфальные: «Посетители кафе были в восторге от этого зрелища, и мне не раз дарили цветы»[822]. Иными словами, оба мемуариста — и стыдившийся танцевальных безумств Белого А. В. Бахрах, и партнерша Белого по этим безумствам Вера Лурье — отмечали, что танец Белого имел у публики успех, чего, как правило, без достаточно высокой квалификации танцора не бывает… Подтверждается это и Ириной Одоевцевой: «<…> благодушные немцы, попивая пиво, качают головами, посмеиваясь над verrücktem Herr Professor’ом и даже иногда поощрительно аплодируют ему»[823]. Из мемуаров Н. А. Оцупа также следует, что посетительницы кафе не только не стыдились танца Белого, но стремились стать его партнершами:

Не успевает он пристроиться к буфетной стойке, как рядом с ним появляются две Марихен. Они хватают его с двух сторон за руки и кричат:

— Herr Professor, Herr Professor, aber kommen sie doch tanzen…[824]

Несомненно также, что танцевал Белый в Германии если не с удовольствием, то точно с увлечением. В письме к матери из Свинемюнде Белый рассказывает о всеобщем танцевальном поветрии практически с тем же энтузиазмом, с каким ранее рассказывал об эвритмии:

Милая, милая мама: жизнь в Свинемюнде веселая; с 5 часов до глубокой ночи весь пляж танцует; здесь в Европе обычай новый: 5-часовой чай с танцами. В ряде кафэ очищена посередине площадка; кругом — столики, за которыми сидит публика, а на площадке танцуют — то публика (от детей до стариков), то танцовщицы. И вот — до 5-ти все купаются и бродят на пляже, а с 5 до глубокой ночи веселятся[825].

* * *

Подведем предварительный итог. В системе ценностей Белого-антропософа, сложившейся в Дорнахе, танец и эвритмия были друг другу противопоставлены — соответственно, со знаком минус и знаком плюс. Но оказавшись в эмиграции, Белый неожиданно для всех сам отчаянно затанцевал.

В автобиографическом очерке 1928 года «Почему я стал символистом…», в эпизоде, рассказывающем об эмиграции, дорнахская система ценностей переворачивается Белым ровно на 180 градусов. Модный фокстрот подается со знаком плюс, как путь к спасению, тогда как эвритмия, наоборот, — со знаком минус:

Вскоре я стал плясать фокстрот: невропатолог мне прописал максимум движений, а учительниц… эвритмии… при мне не было: где они были со своей «хейль-эвритми»[826]? Спасибо и аритмии: движения рук и ног помогли. Невропатолог был прав[827].

Подробно перечисляя обрушившиеся на него в Германии беды (тотальное непонимание, расхождение с западными антропософами, уход жены Аси Тургеневой) он заявлял: «<…> я не жаловался, а — плясал фокстрот»[828]. И подчеркивал, что «вино и фокстрот <…> были реакцией не на личные „трагедии“»[829], а на черствость окружающих:

Ни одного ласкового антропософского слова за это время; ни одного просто человеческого порыва со стороны «членов общества»; два года жизни в пустыне, переполненной эмигрантами и вообще довольными лицами антропософских врагов, видящих мое страдание и потирающих руки от радости, что западные антропософы в отношении к «Андрею Белому» поступили… свински[830].