Андрей Белый. Между мифом и судьбой

<…> Ал. Ал-чу сообщили от имени И. Ионова, что при переходе Государственной Типографии в ведение Петроградского Совета рабочих и крестьянских депутатов, там обнаружен набор третьего тома, готовый к печати и что изд-во Петросовета готово выпустить эту книгу в свет, если автор не возражает.

На это автор ответил, что у него имеется договор с издательством «Земля» и нарушать его он не намерен и будет ждать, какое решение примет «Земля».

Блоку возразили, что типография не может держать набор неопределенное время и если сейчас же печатать книгу нельзя, то надо будет набор рассыпать.

Блок предложил «Алконосту» выпустить III том… Меня не пришлось долго уговаривать, так как предложение А. А. было мне по душе.

Опасаясь, что «Алконосту» финансово не осилить этого издания и не желая входить в конфликт с всемогущим[556] [зачеркнуто: главой издательства Петросовета] И. Ионовым, старым большевиком, но сумасшедшим человеком, я высказал А. А. откровенно свои соображения.

На это А. А. заявил мне, что он не позволит Ионову печатать своих стихов… потому, что он на всех изданиях, не только политических, но даже художественных, помещает на титульном листе, а то и на обложке лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

Тут же А. А. написал довольно сухое официальное письмо Ионову, в котором отказывается от его предложения и просит передать набор «Алконосту» для издания.

Это письмо я должен был лично вручить И. Ионову.

И. Ионов был старый большевик, просидевший долгие годы в тюрьмах. Освобожденный после революции из тюрьмы, Ионов вскоре был поставлен во главе Издательства [зачеркнуто: Петросовета], должно быть потому, что сам имел склонность к литературе (известен его сборник стихотворений «Колосья»[557]).

Это был человек небольшого роста, голова его казалась огромной из‐за того, что длинные волосы на ней стояли торчком, как на еже; большие голубые глаза были посажены на лице так, что на них всегда было выражение удивления.

Я очень хорошо помню этот мой визит к Ионову, который чуть не кончился для меня трагически.

Прочтя письмо Блока, Ионов сначала спокойно, а потом распаляясь все больше и больше, начал уже кричать на меня, что я восстанавливаю Блока против Госиздательства и его, что он сейчас арестует меня и, наконец, выхватив пистолет, закричал, что застрелит меня сейчас же, на месте.

От неожиданности, должно быть, я не успел испугаться Ионова, а очень рассердился, схватил огромную, хрустальную чернильницу с его стола и с силой бросил ее на большое стекло, лежавшее на его столе.

Грохот и осколки стекла с брызгами чернил и мой неистовый крик [зачеркнуто: о том, что он сошел с ума,] сразу отрезвили Ионова. Он выронил пистолет и как мешок с картофелем рухнул на свое кресло и, с изумлением вытаращив на меня глаза, спросил: «Что вы разволновались?»

Не ответив, я выскочил из кабинета, с силой шваркнув дверью, выбежал на Невский. Напротив дома Зингера, в сквере Казанского Собора, я долго сидел, обдумывая случившееся.

Блоку я рассказал о <нрзб.> только гораздо позже[558].