Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Если бы я отличался суеверием, дорогой друг, и не был бы уверен (как никогда раньше) в Вашем безусловно искреннем расположении ко мне, то я бы сказал, что Вы сглазили меня (или оторвали кусок моего эфирного или астрального тела и взяли с собой в чемодан для okkulte Forschung[3813] в Христиании). После Вашего отъезда[3814] принялся за работу, и вдруг через несколько дней безо всякого внешнего повода напала такая неврастения, что я должен был бросить все и, как идиот, сидеть смирно и смотреть на воробьев; при этом полное отсутствие аппетита (при нормальном желудке), плохой тревожный сон и быстрое похудание. На днях уезжаю в Москву, где меня ждут страшные неприятности с агентурой Кожебаткина и вообще с мусагетскими непорядками, кот<орых> я не в силах устранить, т<ак> к<ак> у меня нет людей. Слава Богу, что Киселев согласился помочь[3815]. Согласитесь, что в таком состоянии я не в силах составить формулятивную записку для Штейнера, и сделаю это, как только смогу[3816]. – Сирин наверно переиздаст Ваш роман (т. е., конечно, Серебр<яный> голубь) и стихи. М<ожет> б<ыть>, и симфонии. На основании этого «м<ожет> б<ыть>» («вопрос о симф<ониях> просим отложить» etc.) Мусагет, конечно, в свою очередь, м<ожет> б<ыть>, издаст Ваши симфонии[3817]; изданы они будут во всяком случае, и поэтому, конечно, Вам надлежит заняться их пересмотром. Вы знаете, что симфонии принадлежат к любимейшему, что Вы написали, – для меня. Видеть их в мусагетском каталоге было бы более чем отрадно. Но Мусагет должен экономить и прежде всего выполнить все свои обязательства, т. е. напечатать уже обещанное или подо что выдан аванс. Поэтому в вопросе о симфониях играет огромную роль не только идейная, но и материальная сторона. По соглашению с Терещенко (когда он приезжал в Москву оккупировать Белого у Мусагета) было решено, что печатание Ваших вещей в Сирине не должно быть в ущерб интересам Мусагета. (Помните, я писал Вам тогда об этом?) В частности, Терещенко признал (ввиду Вашего долга), что права на Ваши произведения имеет Мусагет и что если Сирин будет печатать Вас, то гонорар (за исключением той суммы, кот<орая> необходима Вам для жизни), будет внесен в кассу Мусагета в уплату Вашего долга[3818]. Напоминаю Вам об этом только потому, что теперь обстоятельства изменились в двояком направлении: 1) 1913 год на исходе; обеспечен ли у Вас 1914 г., будет ли Сирин платить Вам 333 р. 33 к. и в 1914 г.? 2) Ваше имение наконец реализуется[3819]. 1) + 2) = X; т. е. возникает вопрос, как мне быть с Сирином; не можете ли Вы ему на досуге написать, намерен ли он, продолжая выплачивать Вам и в 1914 г. 333 р. 33 к. в месяц, уплатить хотя бы часть гонорара, следуемого Вам за второе издание Голубя и переиздание стихов, в кассу Мусагета в погашение Вашего долга. Если выяснится, что симфонии не пойдут в Сирине и в 1914 г., тогда мы напечатаем их по высшей допустимой расценке, и тем скинется еще значительная сумма с Вашего долга. А к тому времени окончится и с имением. – Итак, во всяком случае, займитесь симфониями. Вот – о делах.

Что касается Wagneriana[3820], то я отправил Вам их, т<ак> к<ак> мы с Вами как раз слушали Валькирию[3821]. До Вашей статьи обо мне – далеко, как и до моей о Вас[3822]. –

Что касается Вашей статьи о мистериях[3823], то я вовсе не определял ближе темы и был уверен, что Вы не забыли о своем праве писать, как и что хотите (раз вопрос не касается общей программы всего Мусагета, где, разумеется, необходимы взаимные уступки и предварительные соглашения). Если Вы думаете писать о художестве мистерий, то и это, конечно, будет напечатано. То обстоятельство, что я не вижу этого художества, роли не играет. Вообще пишите о чем хотите и что хотите, только, дорогой Борис Николаевич, пишите, а то выходит, что я Тр<уды> и Дни основал по Вашему желанию и по желанию Вячеслава, а Вы оба, занятые более важным, не пишете. Журнал теряет от этого[3824].

Что касается эскиза и плана Вашей статьи, изложенной в письме, то (помимо уже упомянутого выше согласия на такую статью) лично могу сделать нижеследующие замечания.

1) Ваша теория ритма (вообще поэтика) как теория an und für sich[3825] замечательна и по-бугаевски гениальна, но она все же – теория, а следовательно, одностороння, и ее односторонность (т. е. относительная узость и произвольность) выявляется при применении ее к Штейнеру.

2) Prius[3826] Вашей оценки Штейнера не в теории Вашей, а в Вашем непосредственном восприятии его поэзии как поэзии Вашего Мейстера и великого оккультиста.