Андрей Белый

Оформление выездных документов требовало постоянного присутствия А. Белого в Москве, и в десятых числах июля он уехал из Петрограда. В столице – все та же хаотичная жизнь: лекции, чтения в антропософском кружке, руководство литературной студией, два поэтических вечера во Дворце искусств, собственные статьи и работа над романом «Преступление Николая Летаева», в конечном счете названным «Крещеный китаец». В декабре произошел несчастный случай: Белый поскользнулся в ванной и получил серьезную травму, из-за которой более двух месяцев провел в больнице. По выздоровлении вернулся в Петроград и вновь с головой окунулся в бурную интеллектуальную жизнь Вольфилы. Как всегда, требовалось еще и материальное обеспечение, что вынудило устроиться на совершенно абсурдную для знаменитого писателя и поэта работу – помощником библиотекаря в Фундаментальной библиотеке Народного комиссариата по иностранным делам. На сей раз жить пришлось в гостинице «Спартак». Здесь его посетил уже упоминавшийся выше литературовед П. Н. Медведев. Он приехал из Витебска, где преподавал в то время и, прослышав про бедственное положение Белого (ничем не отличавшееся, впрочем, от бедственного положения других), решил пригласить его на лето в белорусскую деревню «на подножный корм», как тогда говорили, дабы немного подкормить изголодавшегося и изнервничавшегося писателя. Тот с нескрываемым восторгом отнесся к подобной перспективе и в пылу благодарности разоткровенничался перед фактически незнакомым человеком:

«„Да, мне необходимо отдохнуть… Я схожу с ума… Я это чувствую… Врачи гонят меня на землю… Я забыл, как пахнет сено… Милый, родной, спасите…“ <…> Белый долго и страшно рассказывал о злоключениях последних лет, – как водили его за нос с отъездом за границу в Москве, как водят месяцами здесь, об издевательствах с пайком, обедом, бельем, о своей нелепой библиотечной работе в Комиссариате иностранных дел, о том, как ему не дают покоя, необходимого для работы, о предложении работать в заграничной прессе, о съезде народов Востока – смешно, – о своем одиночестве. „Все ко мне приходят, – ведь гостиница для всех открыта. Мучат меня. Возят на какие-то ненужные заседания. Заставляют читать нелепые, бездарные рукописи. А мне нечего кушать. А я ужасно, смертельно устал. А меня разрывают мои темы… И еще… и еще…“»

В гостиничном номере Андрей Белый в праздничные Троицын и Духов день внезапно испытал небывалый творческий подъем и за двое суток написал свою лучшую автобиографическую поэму «Первое свидание», где рассказал о юности и становлении своего софийно-космистского мировоззрения. Чтению поэмы было посвящено отдельное заседание Вольфилы, состоявшееся в большом зале Географического общества 24 июля 1921 года. Мариэтта Шагинян, присутствовавшая на поэтическом вечере, написала восторженную газетную заметку:

«А. Белый прочитал в Вольно-Философской Ассоциации свою новую поэму „Первое свидание“. Он превосходный чтец. Когда я видела, как этот пластический художник жестами закругляет слова, непонятное превращает в музыку, музыку вливает в вас широкими и гармоничными движениями, я наслаждалась сознанием силы подлинного искусства. Когда оно есть, оно есть. Тут уж не убьет никакая бацилла скепсиса, недоброжелательства или тупости. А когда его нет, – его нет, хотя бы целые славословия поливали его мнимый росток…

„Первое свидание“ – длинная поэма в классическом ямбе (сколько я могла заметить, без строфической периодичности). Это поэма о Москве, о знаменитой московской весне с несравненными зорями, вызвавшей когда-то „Драматическую симфонию“ Белого и ряд совсем особых идеологических настроений тогдашней московской молодежи. Эта „обещающая“ весна была, можно сказать, самым злейшим врагом Канта и критической философии, какие только у него были. Она, своими невозможными закатами, невольно сбивала „идеальный момент“ на самую земную реальность, заставляла в факте видеть его идею, верить в возможность несбыточного. На нашем трезвом языке эта весна принесла с собой эпидемию „утопизма“. Молодые люди думали, что стоит протянуть руку – и дотронешься до „вещи в себе“… И любовь тогда была особенною любовью. Обыкновенная „она“ с плотью и кровью превращалась в Нее с большой буквы, в Прекрасную Даму Блока, в Деву Радужных Ворот. Об этом исключительном моменте русской духовной культуры, – о моменте сдвига с привычного мироощущения, – и рассказывает нам поэма Белого. Насыщенная содержанием она почти лишена фабулы. В ней ничего не происходит. Движение дано не в действиях героев, а в психике автора… <…>»

«Первое свидание» Андрея Белого, вне всякого сомнения, перекликается с «Тремя свиданиями» Владимира Соловьева, навеяно его образами-символами, переполнено отблесками звездного и софийного Космоса: