Ана Пауча

Город крупный, раскинувшийся в самом сердце Ламанчи, с украшающими его дворцами, со средневековыми внутренними двориками, город такой же древний, как и разъеденный временами имена, высоко вознесенные высеченными в камне гербами, венчающими порталы. Город, в котором широкие проспекты прячутся в густой листве платанов и сумраке аркад. Город, окутанный тишиной, где элегантные кошечки в блестящих мехах прогуливаются под острыми стрелами солнечных лучей, проникающими сквозь зеленый свод. Город, не раз слышавший победный клич конкистадоров, отзвук легендарного крика, крика-призрака, что ночами бродит по уличным закоулкам, приносимого равнинным ветром, который пробуждается только в полночь: ветром-духом. Испанский город, инкрустированный церквами, как ценное дерево инкрустируют слоновой костью. Город — мечта нищих.

Под византийским порталом церкви Богоматери Семи Побед Ана Пауча протягивает руку, чтобы попросить милостыню. Впервые в жизни. Ей уже перевалило за семьдесят пять. Она худа. Она вся ссохлась, словно высушенная морским ветром рыба. Она бедна. Безвестна. Она потеряла в войне (у нее на родине, когда речь идет о погибшем на лове рыбаке, говорят в море) мужа и двух сыновей. Педро, Хуана и Хосе. Она идет на Север, чтобы навсегда проститься с сыном, с малышом, по имени Хесус, пожизненно заключенным войной в далекую тюрьму. В дороге она потратила на еду все свои скудные сбережения. У нее была собака. Собаки больше нет. Она одна.

Рука, которую она протягивает за подаянием, не ее рука. Обласканная сильными руками мужа, Ана Пауча дала миру еще три пары рук, тоже сильных, которые всегда сумели бы дать ей кусок хлеба, заработанный честным трудом, снабдить ее необходимыми деньгами, чтобы у нее были огонь в очаге и обувь, постель на ночь безоблачная жизнь. Но война обрубила эти чудесные мужские руки. Рука, которую она сейчас протягивает, пересажена ей войной. Гордая Ана-нет душой не нищенка. Если б война не лишила ее тех рук, она бы до сих пор плела сети для своих рыбаков. Война — это Север. И у нее, Аны Паучи, есть законная потребность погладить в последний раз щеки своего малыша.

Когда первая монета, холодная, как капля святой воды, падает ей в руку, ее передергивает от этого леденящего прикосновения, словно от пощечины, которую у тебя на глазах дали ребенку, спящему со сжатыми кулачками. Словно над ней совершают насилие, так этот кружок металла рвет ее тело. Она не поднимает глаз на того, кто подает ей милостыню. Она сжимает кулак, стискивает его до боли, так, что огонь стыда пронизывает все ее тело и очищает ее. Пусть она запомнит раз и навсегда. Она бедна. Постыдно бедна. Нищенка. Ана-нет.

Найдя пристанище на паперти церкви, словно лодка, пережидающая в порту непогоду, Ана-нищенка видит, что текут дни и ночи, а в карманах ее по-прежнему слишком мало денег, чтобы она могла продолжить свой путь. Деньги-милостыня — скудные деньги. Их хватает только на то, чтобы купить две свечки, обязательное подношение Богоматери Семи Побед, да отдать несколько монет священнику, который требует их (он тоже — во имя любви к богу) в возмещение собственных милосердных деяний. Его паства знает, что им несть числа. «Бедность составляет неотъемлемую часть евангельской географии, — смиренно говорит он, — нервным центром которой является наша страна. Стоя — по праву! — во главе всего евангелистского движения, она не может пренебрегать первостепенными нуждами благотворительности. Это ее почетный удел».

Однажды ранним утром — Ана Пауча не знает, какого именно числа, она уже давно потеряла счет дням, — колокола церкви Богоматери Семи Побед, тут же поддержанные колоколами всех остальных церквей города, вдруг принимаются трезвонить, словно стадо обезумевших коз с бубенцами. Город просыпается в праздничном убранстве: увитые разноцветными электрическими гирляндами деревья, разукрашенные шелковыми лентами цветов национального флага — красное-желтое-красное — животные, беленькие, как хлопья снега, мальчики, розовые, как майский рассвет, девочки, собаки, машущие хвостами, словно заведенные, мечтательные кошки.

Напыжившись, выпятив грудь, словно голубки, сидящие на карнизе замка, разодетые в чесучу пастельных тонов, опьяненных важностью церемонии, богатые дамы города выходят из машин, где за рулем сидят шоферы в расшитых золотым галуном ливреях, и заполняют паперть церкви Богоматери Семи Побед, своей покровительницы. Они шествуют торжественным шагом, с холодным, бездушным взглядом томных глаз, в серебристых, в голубоватых, в лакированных шляпках — ну прямо-таки венки, которые ровно в полночь, в сочельник, раздает рождественский дед.