Амурная примета

Решение об очной ставке между Рудольфом Вершининым и Эмилией Бланк было принято Воловцовым для того, чтобы более или менее точно выяснить меру участия каждого в преступлении. Поскольку то, что любовники в убийстве судебного пристава Щелкунова участвовали примерно в равных долях, было уже ясно. Более того, судебный следователь по особо важным делам придумал ход, который позволил бы наиболее точно определить степень участия в преступлении каждого из обвиняемых. Ход этот заключался в том, что очная ставка должна была произойти в квартире, в которой был убит судебный пристав Владислав Сергеевич Щелкунов.

В квартиру на Малой Царицынской, что снимала в Хамовниках Эмилия Бланк под вымышленным именем Глафиры Земцовой, сначала привезли Эмилию. Она безучастно осмотрелась по сторонам и присела на краешек дивана. Никакого страха или даже неловкости от нахождения на месте преступления она не испытывала. Но опасение присутствовало, что было заметно по ее глазам и движениям, выверенным и нечастым. Присев на диван, где когда-то сидела вместе с убиенным судебным приставом Щелкуновым и отвечала на его ласки, она так и оставалась на нем сидеть.

Когда в квартиру привезли Рудольфа Вершинина, Эмилия как-то сразу подобралась, как это делают кошки, завидев собак и готовясь дать им посильный отпор. Вершинин же, увидев бывшую любовницу, заметно помрачнел и заскрежетал в бессильной злобе зубами. Дай ему сейчас волю, он бы набросился на Эмилию и придушил бы ее точно так же, как когда-то бедного Щелкунова.

Небольшая комната была до отказу заполнена полицейскими и конвойными. Иван Федорович, оставив двоих полицейских, чтобы те смогли сдержать Вершинина, задумай он кинуться на Эмилию, остальных попросил выйти, иначе задуманная им очная ставка попросту не дала бы ожидаемого результата.

Бывшие любовники сидели напротив не более чем на расстоянии полутора саженей и сверлили друг друга злобными взглядами.

– А ты изменился, – заметила Эмилия, и Рудольфа Залмановича аж передернуло от этих слов.

– Я попросил бы вас молчать и лишь отвечать на мои вопросы, – изрек Воловцов, обращаясь к обоим обвиняемым. И стал задавать вопросы Вершинину. Когда тот стал отвечать, что мысль выбрать жертвой судебного пристава пришла в голову Эмилии, та вскочила со своего места и закричала:

– Лжец, лжец!

Но Вершинин со скверным огоньком в глазах продолжал обличать свою бывшую любовницу. Он сообщал такие подробности, которые, доказывая его вину, в то же время неоспоримо изобличали и Эмилию.

Иногда пламя ненависти, полыхающее в душе Рудольфа Вершинина, вырывалось наружу, и тогда лицо его конвульсивно кривилось, губы тряслись, а глаза метали молнии ярости. Воловцов был почти уверен, что если бы в сей момент Вершинина повели на эшафот, то он охотно бы положил свою голову на плаху под топор палача, если бы был уверен, что следом за ним поведут на казнь Эмилию. Время от времени бывший комиссионер поглядывал на судебного следователя, как бы желая удостовериться, какое впечатление произвели его слова. Однако Иван Федорович оставался невозмутим, и по его лицу ничего нельзя было прочесть.

Когда Вершинин с ядовитой усмешкой стал говорить, что Эмилия помогала ему удерживать руки Щелкунова, когда он душил его, а после помогала раздевать судебного пристава и засовывать труп в мешок, Эмилия также потеряла всякое самообладание и, едва сдерживаемая двумя полицейскими, рвалась к Вершинину, чтобы вцепиться в него и выцарапать глаза.

– Подлец! Лжец! Подлец! – уже не сдерживаясь, кричала она. – Я не дотрагивалась до мертвого Щелкунова!

– Неправда! – также кричал в ответ Вершинин. – Один я бы не смог справиться с приставом, когда засовывал его в мешок…

Истина рождается в споре. Так говорят. Воловцов выразился бы иначе: истина высвечивается из противоречий.

Очная ставка поставила все на свои места. Участие Эмилии в убийстве судебного пристава Владислава Сергеевича Щелкунова было несомненно доказано.

Затем до самого начала судебного процесса шло медицинское освидетельствование Эмилии Бланк на предмет умственного состояния обвиняемой. Некоторые словопрения между профессором Степаном Коростылевым и доктором медицинских наук Наумом Хейфицем, не имеющие принципиальных разногласий, привели в конечном итоге к общему заключению, что девица Эмилия Бланк ответственна, психически здорова и полностью отдает отчет свершаемым действиям.

На суде, состоявшемся в начале лета тысяча девятьсот четвертого года, всплыли факты, характеризующие Эмилию с нелицеприятной стороны. В частности, стало известно, что, уходя из дома, она обчистила родного отца, не оставив ему ни одной копейки. Еще было зачитано письмо, вернее, та его часть, которая не имела неприличного содержания. Особенно поразила присяжных фраза, сказанная про одного из первых любовников Эмилии, которому она же и изменила:

«Уж я-то постараюсь, чтобы сделать тебя презренным в глазах всех окружающих тебя людей».