Амур широкий

Максим вытащил бухгалтерскую книгу и начал ее листать. Он ничего не видел перед собой, записи слились в сплошную фиолетовую мешанину. Пришел ему конец, он обречен, и ему никак не отвертеться. Отвечать придется и за соболя Токто, а там доберутся и до других, присвоенных им шкурок. Доверял ему слепо Борис Павлович, и Максим воспользовался его доверием. Но все его махинации следователь запросто разоблачит в первый же час.

— Максим, он твердит, что отдавал тебе два соболя, — сказал Борис Павлович и потер пальцами висок.

— Не помню, Борис Павлович, честное слово, не помню. Да какая беда? Если даже два соболя было, что теперь делать, времени-то сколько прошло.

— Время здесь ни при чем, память людская цепкая, Максимка. Мы советскую власть скомпрометировали.

— Слово-то какое, не выговоришь.

— Запятнали мы свою родную власть. Куда же подевался этот проклятый соболь?

— Может, его и не было? Может, он сам забыл? Токто, прислушивавшийся к разговору кооператоров, вздрогнул, ноздри его расширились.

— Чего твоя говори? — спросил он. — Моя тебя обмани, да? Доба соболя тебе давал. Обманул, да? Моя тебе давал!

Токто побагровел, он рассердился не на шутку.

— Твоя брал соболь! Моя давал!

Борис Павлович смотрел на разошедшегося Токто. Он уверился, что тот оставил Максиму два соболя и что исчезнувший соболь был необыкновенной и высокой сортности. Он взглянул на Максима и только теперь заметил, как побледнел его помощник, как задрожали его губы.

Максим! Максим виноват!

Борис Павлович соскочил со сгула, подошел к помощнику.

— Сознайся! Сознайся лучше, паршивец! — выкрикнул он сорвавшимся голосом. — Куда девал соболя?

Молодой кооператор неопределенно махнул рукой. Откуда ему знать, где теперь находится этот соболь, может, какая русская женщина уже сделала из него воротничок, а скорее всего соболь давным-давно уплыл за границу.

— Давно загнал, — прошептал Максим.

Борис Павлович отошел от него, устало опустился на стул.

— Твоя себе брал соболя? — удивился Токто. — Как так? Моя отдавал советская власть, а твоя брал себе? Ое-е-е, как плоха. Совсем плоха.

— Под суд отдам, — устало и спокойно проговорил Борис Павлович.

— Ты что, Бориса? — спросил Токто. — Ты хочешь его судить? В тюрьму посадить?

— Да, его будут судить.

— Из-за одного соболя?

Токто не совсем поверил Воротину, думал, погорячился кооператор, опомнится еще. Не может быть, чтобы из-за одного соболя судили человека и на долгие годы посадили в тюрьму. Максим может купить соболя на свои деньги и вернуть советской власти. Зачем же его судить, такого молодого? Нет, конечно, Борис погорячился, вернется Токто через день, за это время кооператор успокоится, и все останется по-прежнему.

Так думал Токто, выезжая из Малмыжа. Он возвратился в Болонь, отказался от должности председателя сельсовета, хотя его долго уговаривали повременить, разъясняли, что по закону он не может просто так передать свои полномочия Поте, что дело не в печати и бланках свидетельств, а в существе новой власти. В райисполкоме не сумели уговорить Токто, махнули на него рукой и отпустили.

Токто вновь выехал в Малмыж. На приемном пункте пушнины находился, один Воротин.

— Где Максим? — спросил Токто.

— В Вознесенске, — хмуро ответил Борис Павлович. — Его арестовали, следствие будет, потом суд.

— Судить будут? За одного соболя?

— А ты думал как?

— Неправильно! Разве можно из-за одного соболя человека в тюрьму сажать? Это что, человек совсем не дорог новой власти? Соболь дороже человека, да?

— Нет, человек дорог нам. Хороший человек. А плохих людей зачем жалеть? Их надо перевоспитывать.

Токто не ожидал, что советская власть, самая человечная власть, станет судить молодого человека. Непонятная власть! Надо как-то спасти молодого кооператора.

— Бориса, ты скажи властям, что я приносил Максиму одного соболя, — сказал Токто.

— Не обманывай, Токто, ты приносил двух соболей, — ответил Борис Павлович. — Почему идешь на такой обман?

— Жалко Максима.

— Думаешь, мне не жалко? Он же как сын был мне.

— Тогда зачем отдаешь его под суд?

— Отдаю, Токто. Если бы родной был сын — тоже отдал бы под суд. Да за такое знаешь…

— Родного сына судил бы? Горячишься, Бориса.

— Пойми меня, Токто, выслушай. Я и Максим здесь работаем по указу советской власти, все, что делаем, делаем от ее имени. По дешевой цене продаем товар — от ее имени. По дорогой цене принимаем пушнину — по ее воле. Так что выходит? Максим обманул тебя, выходит, он обманул по наущению советской власти? Так ведь ты подумаешь?

— Нет, Бориса, я так не подумаю! Я думаю, Максима надо спасать.

— Нельзя его спасать, он обманул тебя, он обманул свою родную власть и запятнал ее. Его следует крепко наказать.

— Ты так думаешь или советская власть так думает?

— Вместе мы так думаем, потому что я и советская власть — это одно и то же, я исполняю ее волю.

Токто надолго примолк; человечная власть, по его мнению, должна делать иногда снисхождение людям, особенно таким молодым, как Максим, должна прощать. Нельзя же в тюрьму сажать молодого человека из-за одного соболя! Нельзя, в этом он был уверен. И он решил спасти Максима.