Амулет

Я вырос в детдоме. Без родителей я остался очень рано, они погибли в автокатастрофе, когда мне не было и пяти лет. Их лица и голоса стерло в памяти время, только их смутные образы иногда напоминают мне о том, что был и в моей жизни короткий отрезок счастья. Хотя поверить в это сейчас практически невозможно. Я все забыл, и ничего не могу связно рассказать о том времени, когда я был обычным ребенком в обычной счастливой семье, но все же во мне осталось, навсегда впечатавшись в самые укромные уголки моей очерствевшей души, ощущение счастья. Ощущение чего-то светлого, теплого, мягкого, радостного, что окружало меня всего несколько коротких лет моей жизни и сохранилось в душе моей неким идеалом, с которым впоследствии я сравнивал все, что со мной происходило. Достичь этого идеала мне так никогда и не удалось… Иногда, совсем, совсем редко, в памяти всплывают образы большой доброй женщины с толстой черной косой, прижимающей меня к груди, и крупного мужчины, который подбрасывает меня, совсем еще кроху, вверх, восклицая при этом: «Вай, генацвале!». Я думаю, что это и были мои отец с матерью, но не могу знать этого наверняка. Может быть, их просто породило мое детское воображение, изнывавшее в ночной тоске без родительской любви.

Гораздо чаще я вспоминаю совсем другое. Я вспоминаю, как чужой человек ведет меня за руку прочь из дома. Я вспоминаю, как мне было страшно, как я беспомощно оглядывался на свой дом, но почему-то человека никто не останавливал, и мы с ним уходили все дальше и дальше… Потом было помещение, где стоял тошнотворный запах каких-то химикатов, как будто в нем травили мышей. Кругом белые стены, кафель, и огромное, пустое холодное пространство, в котором даже дышать получалось с трудом. Я забился в угол этой странной комнаты и долго ждал, когда же меня отведут обратно домой. Но вместо этого появилась чужая тетя в белом халате. Она взяла меня за руку и куда-то потащила. В ее молчании и упорстве, с которым она меня волокла, несмотря на мое слабое сопротивление, мне почудилось что-то жуткое, бесповоротное. Я не столько даже понял, сколько почувствовал, что она уводит меня от прежней, уютной домашней жизни в новую – неизвестную и страшную. Я стал упираться, теперь я сопротивлялся уже изо всех сил, но она только крепче сжимала мою руку и еще сильнее тянула за собой. Я в ужасе пытался вырваться, упирался ногами, цеплялся за стены и кричал, кричал на весь мир! Но мир не услышал моего крика. Не нашлось людей, которые пожалели бы меня и забрали из холодного казенного дома обратно, в домашнее тепло. Все равнодушно отвернулись и оставили меня совсем одного.

Это был первый в моей жизни урок ненависти. Именно тогда я и решил, что вырасту и отомщу. Всем.

Мое детство в детдоме состояло из ненависти, презрения и стыда. Казарменный быт, стоящие в ряд детские кроватки, на которых сопели такие же сопляки, как и я. В одной комнате таких кроватей могло стоять до сорока. Ничего индивидуального – одинаковые койки, одинаковые тумбочки, одинаковая одежда. Никакой возможности хоть на некоторое время остаться одному, хоть немного почувствовать себя отдельной личностью. Все – общее. Даже несчастное вонючее ведро, которое на ночь ставила нянечка в комнату для того, чтобы мы не просились в туалет. Как ненавидел я эту жизнь, а вместе с ней и своих товарищей по несчастью!

Кроме того, что вся окружающая обстановка угнетала меня, была еще одна причина, по которой я ужасно чувствовал себя в этой казарме: я писался по ночам. Нянечка, которой было на нас наплевать, запросто могла забыть и не поставить ведро в комнату, и наутро тех, кто не мог дождаться утра (и меня в том числе), ожидала позорная расправа. Разъяренные, ненавидевшие свою работу и нас, сирот, воспиталки хлестали мокрыми простынями по лицу провинившихся на глазах у всех остальных. Надо ли говорить, что те, кто обладал крепким мочевым пузырем, награждали меня самыми обидными кличками и всячески измывались надо мной.

Но и это было еще не все. Меня, почему-то, били в детском доме все, кому не лень. Причиной этому был не только мой слабый мочевой пузырь – этим у нас страдала почти половина группы, но и моя необычная внешность. Слишком я был черняв, не такой, как все. В конце концов, из нормального мальчишки, каким я был сначала, детский дом превратил меня в замкнутого звереныша, озлобленного на весь свет.