Амирспасалар. Книга II

Хетумян следовал на прекрасном берберийском скакуне. Двое погонщиков усердно подхлестывали мулов. Знаменитые римские куртизанки, спешившие поутру в бани, слали статному всаднику многообещающие улыбки, а старые сводни уже протягивали ему каталоги прекраснейших особ, где подробно указывались личные качества, адреса и цена благосклонности. Приезжего удивило и необычайное множество на улицах духовных лиц в самых разнообразных одеяниях, от входящих в моду грубых ряс нищенствующих монахов до фиолетовых чулок расфранченных молодых монсеньоров, багряных мантий и красных бахромчатых шляп кардиналов, с надменным видом следующих на крупных мулах с серебряной сбруей.

Четыре года прошло после интронизации Иннокентия III. Энергичными мерами упрочив папскую власть в столице, он занялся внешними делами. Такой же смелый, как папа Григорий VII Гильдебранд, Иннокентий III казался удачливей своего знаменитого предшественника. Мысленно обнимая огромную арену — от Исландии до Евфрата и от Палестины до Скандинавии, всевидящее око папы проникало и во дворец императора, и в дом простого горожанина, в самые далекие уголки Европы и Ближнего Востока. Он был твердо убежден в высшем назначении папства — по прямому божьему предначертанию, и не было для него в феодальной Европе власти слишком могущественной. На Востоке обстановка была более сложной, а успехи папства значительно меньшими, хотя борьбе с православной Византией и с воинствующим исламом курия уделяла особое внимание.

Провозгласив себя итальянским патриотом, Иннокентий III сумел быстро вытеснить наглых немецких баронов, которых насадил в Папской области сын Фридриха Барбароссы — Генрих VII. После этого он перешел в прямое наступление против ересей своевольных европейских монархов. В одной из своих проповедей Иннокентий III высокомерно утверждал, что он «стоит между Богом и людьми, превыше всех христиан». С такой недосягаемой высоты было очень удобно отлучать от церкви и даже низлагать властелинов, политика которых папе не нравилась, обосновывая это их «прегрешениями». Все европейские государства начали превращаться как бы в провинции огромной церковной империи, могущество которой возросло с созданием двух «нищенствующих» орденов — доминиканцев и францисканцев. Однако главной заботой папской курии продолжали оставаться многочисленные ереси и Восток…

Гарегин Хетумян неплохо владел французским и итальянским языками, широко распространенными в Приморской Киликии, знал франгские обычаи и довольно быстро освоился в Риме. Поселившись в удобном доме невдалеке от папского дворца, он получил деньги по кредитным письмам у менялы-ломбардца и, не открывая лавки (груз драгоценной пурпурной краски был сложен на складе у менялы), стал усиленно посещать богослужения, иногда происходившие с участием самого папы. Бывая в остериях, банях и других публичных местах столицы, Гарегин завязывал знакомство с наиболее влиятельной частью населения — клириками и дворянством. Вскоре различные аббаты и монсеньоры помельче, а также нобили и знатные паломники, прибывшие в Рим со всех концов Европы, стали охотно посещать дом любезного левантинца, который допускал и азартные игры. Клириков Хетумян в задушевных беседах заверял в тайной приверженности католической вере, а проигравшихся нобилей ссужал небольшими суммами денег, не требуя скорой отдачи. Взамен Хетумян узнал немало ценных сведений о папской политике на Востоке, которая становилась ему все более ясной. Он вспомнил, как зачастили в последние годы папские легаты в Сис для переговоров о церковной унии и совместной борьбе с мусульманами. Требовалось, однако, выяснить, в какие сарацинские пределы будет направлен удар нового крестового похода, который исподволь готовил Латеран. Задача казалась несложной, и Хетумян спокойно дожидался случая для проникновения в центр подготовки похода — папский дворец. В ожидании левантинец прогуливался верхом по римским улицам и присматривался к многошумной жизни мировой столицы.