Амфитрион

«Право, – подумал Митя, – хотелось, чтоб в этой фразе было больше шутливости…». Впрочем, его партнер, похоже, к таким предупреждениям был привычен.

– Good, good, d’accord, – ответил Брайан задорно-отсутствующим тоном и произвел обычный деловито-доброжелательный итоговый выдох телефонного разговора. – Well, it was a pleasure to chat, and you are always such a dear little heart, Delphine. I’ll be here when you need me. Bye[38].

Экран погас.

– Кто это был? – поинтересовался Митя, хотя уже, конечно, знал ответ.

– Это Дельфина Монферран. Президент и председатель правления Food Planet и Cockayne.

Митя охнул, но любопытство его не было удовлетворено окончательно:

– А кто такой… – начал Митя.

– Знаете что? – перебил его Фардарриг, улыбаясь треугольной улыбкой.

– Что? – на всякий случай Митя напрягся.

– Если вдруг выяснится, что тут какая-то махинация, Дельфине не понадобится убивать двоих.

Митя на секунду окаменел. Фардарриг опять зашелся чудовищным замогильным хохотом и хлопнул его по спине, предусмотрительно отогнув палец с когтем.

– Не переживайте.

15. В компании престидижитатора

Нельзя сказать, что на душе у Мити сделалось спокойно. Ощущение его вернее было сравнить с покоем пасечника, облачившегося во всевозможные защитные покровы, прежде чем запустить руку в улей, полный хотя и медоносных, но очень диких пчел. Хищная улыбка Фардаррига тоже не утешала. «А вдруг, – думал Митя, возвращаясь в гостиницу, – за моей спиной у них созрел… еще раньше… какой-нибудь замысел, в котором мне отводится неблаговидная роль манка?» – «Впрочем, – не замедлил напомнить ему внутренний голос, – странно было бы предполагать иное. Ты, Митя, давненько уже у них на крючке, и не особенно дергаешься…» Расслышав после этой отповеди явственный смешок, Митя с ожесточением приказал голосу заткнуться.

Мите зарезервировали номер в отеле. При всей своей неприхотливости Митя был не чужд чистому восторгу бесплатных удовольствий и потому решил, что найдет, чем заняться в Лондоне в оставшееся время. Что может быть лучше для человека, чем прогуляться по наполовину знакомому городу без определенной цели? Какое удовольствие сравнится с праздностью вольного духа, соприкасающегося с мистическими столетиями истории, лукаво глядящей на него из стен и мостовых?

Руководствуясь такими соображениями, Митя отправился в галерею Tate Britain. Оглядывая строгокаменно-чугунные окрестности с экзистенциальной тоской, присущей здравомыслящему россиянину, оказавшемуся за границей (ибо в отечестве, как обычно, было к чему стремиться), вдруг – вот странная прихоть беглого сознания – обнаружил, что в его голове уселся кто-то вальяжный, а вернее, даже хозяйствующий, и элегически задумался о том же, о чем думал и Митя, но иными словами.

London, O London, king of cities and the one true gem of Earth’s magical realm, thy streets entangled with the beauty of many aeons, thy castles clad in the ethereal pallor of cold stone, thy houses richly blushed with the timeless brick, and thy ancient river coiled as a silver snake. Yon towers have witnessed many a king’s downfall – have survived fires, floods and plagues, and emerged as unfaithful to Time as ever. Who would ever penetrate your many dark and secret curtains to learn what ancient riddles you conceal at your very core? Who… but I[39].

Сказав это, голос умолк, и никакие Митины усилия более не могли вызвать его к жизни. Постояв у парапета и поглядев на Темзу, Митя прошел в Тэйт и ходил там без особой цели. Ему казалось, что здесь, упрятанный в толще одного из крупнейших в мире собраний картин, он будет недоступен агентам Заказчика (которые, он был теперь в этом уверен, окружали его повсюду), и он лихорадочно пытался собраться с мыслями и решить, как быть дальше. Сложность дилеммы состояла в том, что при всей непривычности ему очень нравилось работать в «Гнозисе»; и хотя он никогда не знал, каких приключений ожидать от завтрашнего дня, ни один завтрашний день пока не принес Мите ничего макабрического. А финансовая свобода оказалась более чем к месту – Митя всегда знал, что предназначен судьбой для благополучия большего, чем имел. «Да, – подумал он со вздохом, – надо птичке признаться: коготок-то увяз». И все же что-то не давало ему покоя.