Коммандо-сержант Таанта! У них тут, в Порт-Гальвесе, есть где-то мобильная пневмопушка: смонтирована на железнодорожной платформе, работает от паровозного котла. Возьмите с десяток людей — механиков обязательно, — и выясните: намерен ли командир этого артиллерийского поезда, или как его там, действовать в соответствии с уставом. Если да — передадите ему пакет от меня, как от «командования союзных сил», и перейдёте в его временное подчинение. Если же тот собирается изменить своему долгу — сиречь, норовит уклониться от стрельбы по агрессору —
— Никак нет, компаньеро командующий! Понял, не дурак…
— Отлично. Ваше задание, коммандо-сержант Луксэйди, будет попроще. В Форт-Навароне находится мощнейшая пневмопушка, гарантированно перекрывающая основной фарватер. Будь я на месте янки — непременно послал бы группу коммандос уничтожить эту занозу в заднице их эскадры. Так вот, ваше задание — этого не допустить. В какой степени взаимодействовать с комендантом Форт-Наварона, обер-лейтенантом Турцигом — на ваше усмотрение, определитесь на месте. Вопросы — есть?
— Никак нет!
— Тогда — вперед, и да пребудет с вами Ворон Йэл!
— Gwi, компаньеро командующий!
Так, что-то еще было… мелкое, но важное… а!
— Дядя Сэм, можно достать тут где-нибудь русский флаг? В смысле — Андреевский?
— Достанем, чего ж не достать-то… Только — чего вы под ним делать-то собрались? После всего вот этого?
— Чего делать… — проворчал Шмидт, высчитывая что-то в блокноте и периодически бросая острый,
— Ну, топиться под ним, сказывают, неплохо выходит, — ухмыльнулся старый боцман.
— Вот! В самый корень зришь, Дядя Сэм!
52
— Кораблевождение вам Северин читал, Николай Сергеич?
— Так точно, компаньеро командующий! — гардемарин Прянишников (вот как его, стало быть, звать) был несколько «сбледнувши с лица», но держался неплохо. Байку ему сейчас, посмешнее…
— Нам он, помнится, рассказывал про свой опыт общения с американскими моряками, в 49-м и 51-м. Те, говорит, очень наших флотских уважали, только удивлялись всегда «русским суевериям»: «А это правда, Ник, что ни один русский капитан никогда не снимется с якоря в понедельник — найдет тысячу причин и отговорок, чтобы увильнуть?» — «Ну, в общем, правда — есть у нас такое поверие…» — «Бог ты мой, Ник, просвещенный девятнадцатый век на дворе, а вас в ходу такие нелепые суеверия! Нет, понятное дело, что поднимать якорь в пятницу — это надо совсем уже с головой не дружить, но в понедельник-то?..» Славные они, в общем-то, ребята.
— В общем — да.
— А вы молодчина, гардемарин! И помяните мое слово: будем потом вместе хвастаться, что «присутствовали при сем мичманами»…
Диалог этот происходил на шканцах вспомогательного двухмачтового пакетбота «Варяжский гость» — некоторое уж время как переставшего быть двухмачтовым, а теперь вот лишившегося и последней мачты, сбитой огнем «славных ребят». Стреляли Гудвиновы канониры, надо отдать им должное, ювелирно: исключительно по рангоуту, не задевая корпуса; мысленно он им аплодировал. Собственно, задачу свою Шмидт мог считать выполненной; в том смысле выполненной, что — всё, что в силах человеческих ими уже сделано, дальнейшее от них не зависит никак, и теперь уже только положиться на волю Господню.
Как он и рассчитывал, американский адмирал не решился сразу стрелять по одинокому безоружному судну, безмятежно идущему своим курсом под российским флагом мимо его эскадры — да и не представлял, вроде бы, тот пакетбот никакой ни для кого опасности. «Критической точкой» в задуманной Шмидтом операции стали те минуты, когда «Варяжский гость», достигнув лабиринта отмелей у западной части Пиратского острова, поднял, в плюс к Андреевскому флагу, родной свой калифорнийский «омлет с луком» и принялся — вполне демонстративно, под самым носом у американских фрегатов — «минировать» фарватер и уничтожать бакенную разметку. И с открытием огня по наглецу Гудвин все же запоздал, так что калифорниец успел-таки, раскидав свои мины-обманки, прошмыгнуть в канал, где топить его было бы уже чистым безумием.