Альтер эво

Он с ужасом чувствует, как становится ей. Он знает все то же, что знает она. Это объем информации размером с небольшую Вселенную. В этот миг убогое клише «каждый носит в себе целый мир» приобретает для него новый смысл. Система представлений девушки о ее альтернативе – это 3D-слепок реальности, объемная полароидная карточка толщиной в миллиард слоев, тулкит Господа, данные + методы, готовый набор продуктов для начинающего повара. Бери целиком и загружай в подготовленную среду. Да, конечно, девушка ничего не знает об аргоновой сварке, осознанном потреблении, разведении австралийских овчарок, хоть сколько-то разумных экономических моделях общества, вязании методом «мейджик луп», политике и настоящей любви, но ему почему-то кажется, что лакуны способны заполниться сами собой.

Где-то позади, в недрах его разума, девушка бьется в агонии. Он чувствует, что ей страшно и больно. Ему и самому больно, но он не может – и не хочет разрывать их контакт. Еще не сейчас. Весь его опыт визионера и дельца кричит о золотой жиле, об открытии тысячелетия. Он ворочается в чужом разуме, жадно впитывая любые капли информации.

И вдруг натыкается на нечто, сперва кажущееся невозможным. Потом – непостижимым.

Потом – революционным.

Внезапно он понимает, для чего нужны были те транзисторные машины, электрические схемы для которых Язепс, неофициальное лицо, получил от разведки (потому что официально покушаться на такие схемы – с такими компонентами – было ни-ни: паладины). Машины, чьи копии стоят сейчас в засекреченном бункере на Шпицбергене – прямое нарушение запретов, взлом всей системы технологического сдерживания. Никто ими толком не пользовался, потому что было неясно ни как, ни, главное, зачем. Сам Язепс видел их всего пару раз, хотя несколько высоколобых несли там вахту постоянно, и возились с машинами, и периодически взрывались креативными идеями, а периодически – затухали и теряли к устройствам всякий интерес. Кто-то из них пренебрежительно бросил однажды: «Всего лишь большой арифмометр». Ну и прекрасно: но раз эти арифмометры есть у врагов – если ответственность за возможное нарушение альтернативного равновесия уже на ком-то лежит, – значит, они должны быть и у нас.

Он с трепетом в каждой жилке чувствует, что вот теперь эти машины будут способны перевернуть их мир. Он видит то будущее этих здоровенных, громоздких арифмометров, которое было так трудно разглядеть из мира, опекаемого палами, – которое они с разведкой и высоколобыми едва не проморгали.

Это будущее блистательно. Великолепно.

И нужно-то было – всего лишь поставить арифмометр и человека на одну доску.

Суетливо, яростно Язепс Старков начинает раскапывать все, что девушке известно по теме. Он не ретривер и не учился сосредоточению. Но умеет впиваться в задачу максимально цепко, как клещ, не отвлекаясь ни на что – сама жизнь научила, законы бизнеса, законы невидимых. Он возится в чужой памяти, точно паразит, мерзкое насекомое, прогрызающее себе гнездо. К сожалению, девушка не так много знает. Может быть, в следующий раз ему посчастливится напасть на специалиста? В любом случае, общее представление он получил, да и она помнит куда больше, чем отдает себе отчет – здесь и какие-то обрывки случайно услышанного, и детские воспоминания, и застрявшие в зрительной памяти, под порогом осознавания, фрагменты статей – да он и сам уже пару раз успел подумать в терминах этой дисциплины, будто подцепил ее, как инфовирус.

Где-то на краю его собственного – еще его? – сознания пробуждается холодная ненависть к паладинам. Это их самосовершенствование. Духовность. Всё, чтобы максимально отдалить людей от мысли, что сами их мозги – вместилище их вялого, сморщенного, невротичного «Я» вкупе с сотнями мелких страстишек, желаний и потуг, – по сути своей механистичны. И не более. Что они – мозги – и есть тот же самый арифмометр, вид сбоку. Что никакого «духа» нет вовсе, а нервная клетка есть примитивная лампочка, вкл-выкл.

А значит, и наоборот.

Примитивная лампочка – есть нервная клетка.

Собранный из лампочек мозг. Затем – сверхмозг. Затем… на сколько хватит лампочек.

Если бы не паладины, его мир наверняка дошел бы до этого сам. Возможно, побуждения их были достойными – большую часть времени он склонялся к тому, чтобы верить в добрые намерения пришельцев, хотя раз на раз не приходился. Но пусть даже и так. Теперь это не важно.

Рано или поздно приходится отпускать этот чертов велосипед – пусть даже это приводит твоего ребенка к катастрофе, к полному краху, а ты вынужден смотреть, как он несется прямиком к гибели, как уничтожает себя, чего ты не в силах изменить: никто и никогда не помешает тому, кто всерьез вознамерился разрушить свою жизнь. Ты знаешь о том, что так может случиться, – и все равно убираешь в конце концов руку с сиденья.

А потом Язепс видит еще кое-что.

Это, новое, видение заставляет его мысли на миг застыть.