Альтер эво

– Майя, ну что ты в самом деле. – Давид наконец цокает языком и с шутливой доверительностью сообщает: – У этой невозможной головоломки очень простое решение. Я не всегда говорю правду.

– И… что?

– И все, дальше сама. А то мне аж неловко тебе разжевывать. Это ранит мою скромность.

Майя хлопает глазами: сказанное доходит до нее сквозь вату в голове, сквозь сонный туман и общую усталость.

– Ты соврал насчет Эль Греко? Насчет ответной услуги?

Давид улыбается.

– Но почему?

Давид улыбается.

– Нет, серьезно – в смысле, почему тогда ты стал мне помогать?

Давид улыбается безмятежно, как только что сошедший на землю из лотосового садика будда.

Майя вдруг понимает. Кажется, у нее вспыхивают уши.

– По… поэтому? – тихо спрашивает она.

Давид замечает:

– А теперь, думаю, герой честно заслужил свой поцелуй.

Вот уж чего мне совершенно точно не надо, думает Майя.

Да, сейчас, думает Майя, сейчас же.

Совершенно неподходящая ситуация, думает Майя.

Памятуя о Майиной бабушке, Давид и пальцем не шевелит. Только смотрит на нее. Не отрывает глаз.

Майя перестает думать.

Она бросается в него, как хайдайвер со скалы, словно их с Давидом разделяют не двадцать сантиметров матраса, а океан, который можно пересечь раз в жизни и только в одну сторону. Жадно находит губы, рот, ее язык просыпается, начинает жить своей жизнью, отращивает еще миллион рецепторов. У Давида вкус эбенового дерева, кардамона, песчаной пустыни. Майя чувствует его ладони у себя на пояснице и перекатывается, оказываясь сверху, сама сдирает через голову флиску и принимается за его толстовку с футболкой вместе. Черт, какое же красивое тело. Мускулы – точно питон скользит под шелковой косынкой. Рассудок Майи судорожно ищет, как бы съехать, ныряет в первую попавшуюся лазейку и уже начал оценивать, насколько гармонично развитие пекторалисов относительно плечевого пояса, но Давид не дает ей ускользнуть – мягко хватает одной рукой за волосы, сгребает их на затылке, заставляет ее запрокинуть голову, а другую руку просовывает за резинку штанов и глубже, пальцы нащупывают вырез белья, сдвигают его вбок, и Майя откидывается, выгибает спину, судорожно вцепляется в его бедра и издает протяжный, низкий, густой стон.

Чуть позже им приходится расцепиться, избавляясь от штанов и джинсов, и Майя, отстранившись, замечает несколько шрамов – трещины и выбоины на прекрасном мраморном теле, гнусный вандализм. Но тут же ее вновь захватывает поток – мощный, плотный, горячий, – и несет, и тянет, и выкручивает, и она бьется в нем, бьется, бьется – да, да, еще, до последнего вздоха.

Наверное, где-то десятый час в тайной комнате. Смотреть на часы в такой ситуации категорически не вежливо – не тогда, когда лежишь в одних трусах, и кто-то лениво поглаживает тебя по груди, по ребрам, по животу с рельефом шинного протектора. Майя украдкой косится вправо. Надо признать, у него протектор не хуже. Матерь божья, да они созданы друг для друга.

Давид пощипывает ее за сосок:

– Ты – самое красивое из всего, что я видел. Когда-либо. А у меня, как-никак, была история искусств – плюс я ведь еще чертову уйму дорогих стволов повидал.

Майя нежится в этой реплике, как кошка в пронизанной солнцем пыли дивана. Не слишком серьезно, градус изначального пафоса снижает шутка в конце, но верные слова все-таки сказаны. Идеальная фраза, думает она.

Слишком идеальная фраза, думает она.

В жизни – в настоящей жизни, в ее жизни – никто ей такого не сказал бы.

Сквозь полуприкрытые веки она в упор смотрит на Давида. Его улыбка слишком хороша для этого мира. Для Майиного мира.

Где внимание – там ци.

О нет, пожалуйста, только не доктор Эков снова, только не это сраное радио в ушах, думает Майя и упрямо переворачивается на живот, зарывается лицом в матрас.

Она не искала объяснения двум смертям Оскара и даймё. Не старалась понять. Были другие заботы.

Но объяснение уже несколько часов как само стучится к ней в черепную коробку, как ворона Марк в стекло балкона. И оно, конечно же, ненормальное – как ворона Марк на балконе, ага. Самая странная вещь с самого утра. Фрик-чемпион суток.

Фрик… Фриктаун? Как насчет него?

Нет-нет-нет-нет, не сейчас.

Теперь ей поглаживают лопатки. В комнатушке тепло – они с Давидом нагрели. Хорошо бы приоткрыть люк. Хорошо бы остаться здесь насовсем. Теплая ладонь спускается к мышцам-разгибателям спины, ласкает Майину поясницу.

– Эй. Что там у тебя? – Она по тону слышит улыбку. – Нечистая совесть? – Давид наклоняется ближе, бормочет ей в самое ухо, тонкие щетинки на задней стороне шеи вздыбливаются, и Майя тут же вспоминает, что он до сих пор обнажен. – Я все понимаю. Ты католик. Секс вне брака для тебя греховен. Особенно с применением ручной стимуляции. Особенно – стимуляции некоторых мест. Запретных грязных местечек.

Ладонь сходит ниже, и теперь ритмично, настойчиво оглаживает Майины полупопия. Пальцы скользят глубже, забираются в щель. Майя досадливо стонет.

Блин, не хочет она ни о чем этом думать – и дайте уже, наконец, пожить нормально, хоть пару часов, а?!