Альпийский синдром

Я не чувствовал себя пьяным, но – расслабленным, добрым, покойным, и почти забыл о Даше, об Игорьке и дожде за окном. Почти – потому что за хмельной завесой что-то, живое и обиженное, как брошенный ребенок, тихо ворочалось в глубине души невысказанным упреком. Но я упрямился: какой, к черту, упрек, когда вот она, вольная воля, свобода от всех и от всего!..

– Черт с вами! – согласился я не без внутренней борьбы с самим собой. – Но только если скажете, зачем спалили заготконтору.

Лёпик хитро и тонко ухмыльнулся, глянул своими мышьими глазками и выдал скороговоркой:

– Дали четыре года, а если бы не сжег – впаяли бы десять…

А затем произошло то, что произошло. Едва выехали за город, я сказал Игорьку, что машину поведу сам. «Но…» – хотел было возразить тот, и тогда я пьяненько и злобно рявкнул: «Что такое?!.»

9. И Аз воздам!

Все решилось в одни сутки. Все-таки пришлось идти в травмпункт и там врать, что свалился с лестницы, потом меня быстро и вполне цинично, как загнанного коня, осмотрел хирург (хирургу пришлось соврать о том же), сообщил, что порваны связки, и назавтра велел явиться для госпитализации.

– Если боитесь операции, – хирург ухмыльнулся мне в лицо и хрустнул суставами пальцев с рыжими жесткими волосками, – можете отказаться: так или иначе, заживет. Но одно плечо будет ниже другого. Будет болтаться, вот как сейчас – вверх-вниз…

«Не отвертеться, – уныло подумал я, тотчас проникаясь неприязнью к этому самодовольному типу, так мерзко, так нагло похрустывающему передо мной пальцами. – «И Аз воздам!» – в обличье рыжего коновала. Зарежет – и глазом не моргнет».

– Нет-нет, не боимся! – почуяв, что я скажу сейчас нечто резкое и злое, чего не стоило говорить, опередила меня Даша. – А операция… – Она, по всей видимости, хотела спросить, не опасна ли операция, но увидела на моем лице злые желваки и спросила об ином: – …когда?

– Скоро, – отрезал рыжий, но все-таки снизошел и смягчил тон. – Вы не волнуйтесь: разрезали, сшили, зашили – всего делов-то.

«Попадись ты мне, уж я бы тебе разрезал, сшил и зашил! – возмутился я, еще и потому злобясь, что хирург оказался прав: я боялся операции, даже самой пустячной, – и, не в силах совладать с этим унизительным, подкожным страхом, ощущал себя не лучше побитой собаки. – Что с него взять? Рыжий он есть рыжий!»

– Посмотрите, – продолжал хирург, обращаясь исключительно к Даше и вертя меня точно манекен. – Здесь делаем небольшой разрез, – чиркнул он по моему плечу пальцем с крупным, коротко подстриженным ногтем, как будто орудовал скальпелем, – затем сшиваем связки, схватываем шурупом кости, чтобы связки спокойно срастались. Ведь любое усилие, двинул плечом или еще что – и связки опять того… А месяцев через шесть срастутся – снова на стол: разрезали, шуруп вывернули, – и будет вам счастье.

«Как, еще раз?! – меня даже передернуло от слов коновала. – Неужели это только начало? За один неверный шаг? Или таких шагов сделано у меня не счесть и все они вели на обочину под Сокольцом?..»

Когда мы наконец выбрались из пыточной на свободу, и брызнуло в глаза яркое летнее солнце, а теплый ветерок освежил наши лица, Даша взяла меня под локоть и сказала:

– Ничего страшного, и это переживем. Сегодня же откажусь от поездки – думаю, еще успеют найти замену – и… все будет хорошо.

Какой поездки? Ах поездки! На днях она подрядилась везти на отдых к морю группу детей-сирот и вот теперь надумала отказаться. Великодушно, но неумно: чем она могла помочь мне? Особенно теперь, когда видеть ее и говорить с ней было для меня и неловко, и в чем-то тягостно. Ведь куда ни глянь, о чем ни подумай, я выглядел слабаком, который по самонадеянности угодил в погибельную ситуацию, в трясину, в которой барахтается, бьется, а выбраться невредимым не может. Тогда уж лучше, как ослабевшему зверю, укрыться от всех и вся (и от Даши, и от Даши!), забиться в потайную нору (то есть уйти в себя) и переждать в одиночестве.

Я на мгновение закрыл глаза и представил забившегося в нору зверя – почему-то тощего лиса, решившего обмануть охотника, угодившего в капкан и скрывшегося со сломанной лапой, – и зверь этот не понравился мне. Чтобы отогнать навязчивое видение, я встряхнулся, взъерепенился и стал возражать Даше:

– Ни в коем случае, езжай! Эти десять дней я проваляюсь в больнице – что тебе здесь делать? Станешь варить мне суп? Суп и мать сварит. Езжай, все равно ремонт накрылся, отпуск – тоже. А так хоть море увидишь. Кстати, у тебя там помощник захворал – так возьми с собой Игорька: он и подсобит, если что, и мне спокойней, и проветрится после… нашей с ним истории…

Но Дашенька упиралась, я настаивал, затем даже прикрикнул – и она сдалась, подавленно, со слезами в голосе сказала:

– Если настаиваешь, я поеду. Но это нехорошо, это неправильно…