Альпийский синдром

– От хорошей жены муж бегать не станет! – быстро возразила мать и, чиркнув в воздухе указующим перстом, плеснула на Дашу испепеляющим, желчным взглядом. – И что теперь?

– Как что? Скорее всего, операция – что еще?!

– Какая, к черту, операция? Какая операция? – взорвался я. – Операция! Еще ничего не ясно, а вы…

Мать, хотевшую было поплакать, мой злобный крик привел в чувство.

– Не ясно? Может, на самом деле ничего страшного? – вздохнула она и продолжила уже иным – ровным, успокоенным голосом: – Самый паршивый день – понедельник… Я посоветоваться пришла. Мария Григорьевна удалила на днях желчный пузырь: камни. Увезли с приступом, доктор сказал: лучше удалить, потому что, если сдвинутся с места – и до больницы не довезут. Как думаете, может, и мне удалить?

– У тебя тоже камни? – спросил я с сомнением. – Они тебя беспокоят?

– Не так чтобы очень. Но вдруг… Что тогда?

– У всех камни, и люди живут годами… – не удержалась Даша и тут же прикусила язык.

– Другого не ожидала услышать. Тебе все равно, тебе даже лучше, если бы меня не стало…

Я поспешил уверить мать, что с операцией торопиться не стоит: мало ли к чему такая операция приведет.

– Да? Ты так думаешь? – недоверчиво поглядела на меня мать. – Мария Григорьевна чувствует себя хорошо, пьет желчь… Ладно, тогда вот еще что: слепну на один глаз. Вот так вижу, – показала расстояние, на котором видит, ладонью, – а так все в тумане. Надо проверить зрение. У тебя нет знакомого окулиста?

Знакомого окулиста у меня не оказалось.

– Делать нечего, запишусь к любому, – сказала мать со вздохом и стала прощаться. – Пойду. Мне еще надо на почту, заплатить за услуги. Скажите, зачем человеку старость? Там простреливает, там ноет. Такая мерзость, такая гадость!

Мать поцеловала меня и скрылась за дверью, а я подумал, что ей в этом году исполнилось 66 лет, но выглядела она молодцом, только недавно ушла на пенсию, и безделье мучило ее с непривычки. Кареглазая шатенка, она хоть и подкрашивала волосы, но имела здоровый цвет лица, свои зубы и полное ухоженное тело, которое несла с достоинством, ходила плавной походкой, с вздернутым подбородком, говорила уверенно, безапелляционно, то есть была тем, что не нравилось в людях Даше. Я знал это, видел и то, что мать нередко бывает бесцеремонна, пытается командовать на чужой кухне, заглядывает в холодильник и дает непрошеные советы, и потому Даша хотела бы отвадить ее от дома, – но в семейной жизни я всегда был склонен к компромиссам и умолчаниям, виляя между двумя женщинами, как собачий хвост.

– Ушла? – спросил я о матери, когда Даша вернулась в комнату.

Жена молча кивнула и пристально поглядела на меня, точно упрекала в бесхребетности и нежелании защищать свой очаг. Я, как всегда, трусливо увел глаза и, чтобы избежать ненужных объяснений и увещеваний, не раздеваясь, улегся на диване и накрылся с головой пледом. Но, несмотря на усталость и неловкость с рукой, сна не было, а были те же мысли о том, что произошло, и о том, что последует из этого происшествия.

Как вышло, что в первый день отпуска я убежал из дома на служебном автомобиле? Зачем оказался в Приозерске? А черт его знает, зачем! Вышло, как выходило у меня все последнее время: просто и хорошо. Хуже не бывает.

Все у меня с Дашей начало разлаживаться незримо и постепенно, как незримо и постепенно подбирается к самому прочному металлу ржавчина и прогрызает, разъедает коррозией, пока не источит в прах. Нет, что это я? Все у нас хорошо, почти по-прежнему, как было вначале, – но после назначения моего в Приозерск, через год-другой, какое-то странное напряжение стало нарастать между нами. Какое-то непонимание, какие-то обиды, какое-то мое раздражение и какие-то, на первый взгляд необъяснимые, упреки ее и слезы. Случались уже и ссоры. Я утверждал, что не давал слезам и обидам повода, хотя в глубине души понимал и видел этот повод, но не хотел искать выхода из него. И какой мог быть выход, если расстояние в 60 километров пролегло между нами?..