Альпийский синдром

– «Слепых ведут безумцы». – И добавил: – Кажется, из «Короля Лира».

Но моя памятливость не порадовала или, как бывало порой, не вызвала скептической усмешки – только отстраняющее движение ладонью: «Опять не вовремя и не к месту!..»

Оказалось, в ее ведомстве грядет проверка, – ей не до выборов, как и не до меня. И мы стали как бы сами по себе: я отключился, завис в пространстве между «было и прошло» и «когда-нибудь потом будет», – и все, что «сейчас, сегодня», исчерпывалось этой счастливой отключенностью. А Даша в своей сосредоточенности на проверке не замечала моего молчаливого, вечернего и утреннего, присутствия. Она примеряла у зеркала то одно, то другое платье, подкрашивала глаза, наводила брови, а то вдруг хваталась за какие-то бумаги и, полуодетая, углубленная в себя, подогнув голое колено и устроившись в уголке дивана, листала, подчеркивала, переносила в деловой ежедневник, как ей представлялось, важные и необходимые мысли из этих бумаг. Затем молча и наскоро пили кофе, проливая из чашек и обжигая губы, и я подвозил Дашу к зданию исполкома – не с парадного входа, а с торца, чтобы какой-нибудь идиот не увидел, как прокурорскую жену на служебной машине на работу возят. Жена торопливо смотрелась в автомобильное зеркальце, чмокала меня невидяще в щеку, бледнела скулами и убегала. Я же, дождавшись, пока Даша взбежит по ступенькам и скроется в дверном проеме, поворачивал в сторону Приозерска.

О начавшейся проверке я не особо волновался – Даша была у меня умница каких мало, и не потому умница, что жена и я был пристрастен в этом вопросе, а потому что потому… Единственное, что меня слегка беспокоило – то, что начальница ее, Мальвина Максимовна, была редкая тварь и профура, – именно так я называл эту мадам: «тварь и профура». Мальвина Максимовна рядилась Даше в подруги, но мы с женой прекрасно понимали – начальница Дашу едва терпит, вынуждена терпеть, но готова, с иезуитской ухмылкой на узких губах и со сталью в мертвенно-стылом взгляде, сделать какую-нибудь пакость, подставу, чтобы отодвинуть красивую и умную конкурентку с глаз долой. Ибо красивой и умной и в отделе, и в исполкоме могла быть только она одна, Мальвина Максимовна Пляшкевич.

По складу характера я всегда был доброжелателен к людям и потому нередко слеп, искренне веря, что врагов у меня с Дашей нет и быть не может – по определению не может. И хотя по отношению к Мальвине Максимовне я был последовательно недобр и, может быть, даже предвзят, потому что она оказалась конченой тварью и профурой, и ничего с этим скверным чувством поделать было нельзя, слово «враг» казалось мне чрезмерным по отношению к этой женщине. А вот что чувствует к нам она, оставалось тайной за семью печатями. Подозреваю, все было там, у нее внутри, сложно и непредсказуемо – этакое клубящееся марево с редкими просветами и засасывающей тьмой.

Она появилась в нашей жизни не сразу – первоначально маячила где-то на обочине, и только изредка в Дашиных рассказах проскальзывало ее имя.

Впервые я услышал о некой учительнице истории Пляшкевич, которая разработала методичку «Как изучать труды Ленина в седьмом классе» и была тотчас замечена, признана учителем года. Методичку размножили, разослали в школы, а Мальвина Максимовна начала давать открытые уроки, проводить семинары, ее имя замелькало на совещаниях, в докладах, и в скором времени она была назначена завучем. Тут и пошли чудеса чудесные: новоиспеченного завуча потянуло от ленинских трудов в сладкую жизнь учительской богемы. По городу поползли слухи, что после занятий, когда в школе, кроме сторожа, и быть-то некому, из кабинета истории доносятся музыка, смех, пьяненькие вскрики – и так до глубокой ночи. Затем случился скандал, когда муж одной из молоденьких учительниц ломился в запертую изнутри дверь, сторож сдуру вызвал милицию, – и наряд с трудом уговорили, что вызов ложный, протокол о нарушении общественного порядка составлять не надо, ни в коем случае не надо, сами разберемся! Ревнивца едва утихомирили, усмирили, молоденькая дура плакала, затем все, и ревнивец в том числе, допили то, что осталось, и разбрелись по домам. А в городе фамилию Пляшкевич вскоре переврали с ухмылкой на Бутылочник – в красноречивом переводе с украинского языка на русский.

Скандалы не утихали, по городу поползли слухи, один другого гаже и завлекательней. Затем в горком пришла анонимка о прежней замечательной жизни Мальвины Максимовны в неком селе Перебродово, где она начинала трудовой путь.

– Это черт знает что! – прочтя анонимку, воскликнул второй секретарь горкома партии Рафаил Романович Петровский, втайне симпатизирующий Мальвине Максимовне. – Надо ехать разбираться. Экая незадача!

И он поехал, поспрашивал, наслушался всякого. А вернувшись, только и сказал, глядя в зеркало на свое отражение и почесывая длинный мясистый нос:

– Ее или гнать, или повышать надо, – третьего, как говорится, не дано.