Алмазы для Бульварного кольца

На этих словах Гриша взял у Марии пакет, из которого извлек пресловутую советскую «холостяцкую» мочалку с двумя белыми лямками и кусок от упаковки загадочного порошка, на котором читалось по-русски: «“Дарья”, стиральный порошок. Стирает чисто и придает блеск!». – Потом камарада Мищща трахал меня до половины седьмого утра следующего дня, иногда повторяя что-то на своем языке, насколько я могла запомнить: «будит-будит трубащиста, щиста-щиста-щиста-щиста» и еще дважды заставлял меня купаться в уже холодной ванне. Когда Мищща заснул, я ушла из отеля. Больше мы не виделись, хотя я трижды, но без всякого результата пыталась встретить его у ворот военной миссии, где он работает. На следующий день после того свидания с камарада Протáссиу я вся покрылась пятнами и крупными прыщами неизвестной мне и моим докторам болезни, от которой не могу до конца освободиться до сих пор…

Глядя все это время на подполковника Советской армии, еще несколько минут назад грозного и недоступного, а теперь жалкого и тщедушного, Олег сначала тихо поражался этой трансформации, а потом уже едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Григорий тем временем продолжал играть свою роль одновременно общественного обвинителя и защитника невинно пострадавшей молодой особы, и ему было не до смеха. Видя, что Протасов, похоже, сегодня не произнесет уже ни слова, а к концу дня просто, как говорится, нарежется до потери пульса, Соболев оставил ему на столе зачитанное только что заявление Марии с пометкой «копия» в правом верхнем углу. Затем он медленно, так чтобы начфин успевал фокусировать взгляд на его действиях, забрал со стола папку с делом Олега, для убедительности потряс ею в воздухе перед красным, хоть прикуривай, лицом финансиста и тихо, на цыпочках, увлекая за собой Хайдарова и девушку, вышел вон из кабинета…

Эпилог

Олег шел по улице Горького навстречу Николаю Стрельцову, который позвонил ему накануне и предложил встретиться, пока он еще в Москве. Мимо Олега, навстречу и параллельно с ним, шли люди в осенних плащах и куртках. Людской поток, казалось, не прекращался здесь ни днем, ни вечером, толпа двигалась вперед и назад, каждый из нее считал, что идет по делу, и его путь имеет конечную, важную цель. Голова Олега разрывалась от мыслей и сомнений:

«Что я знал о жизни? Мне казалось, что все – до тех пор, пока я не оказался в Африке. Ничего, ничего я не знал о жизни, ровно как и о себе: ничего я не знал, на что способен и на что способны люди в джунглях нечеловеческих условий, и способны ли вообще. Потребовалось тринадцать месяцев Африки, чтобы провалить экзамен по предмету о жизни и смерти, о свободе и рабстве, о любви и жалости. Все ответы, которые существовали до этого путешествия, были абсолютно неверны, они даже были губительны, весь багаж знаний небогатого личного и богатого литературного опыта превратился разом в макулатуру.

Там я понял, что такое боль, я ее увидел, взял на себя, я ее вынес с поля боя, спас, чтобы она еще долго жила во мне и не отпускала. Я пропустил ее сквозь нервы, словно электрический ток, который заставил под высоким напряжением светиться лампочку, чтобы в сумраке джунглей найти хоть какую-то дорогу, не выход – о нем можно только мечтать.