Альма. Неотразимая

– Скажи им, чтобы ждали меня на Красном мосту, это дальше по дороге.

Он вместе с ребёнком забирается на передок телеги, запряжённой мулами.

За их спинами вместо гор сахарного тростника, который обычно возят в таких телегах, сидят две дюжины женщин, детей и мужчин, разодетых как на свадьбу.

Альма спрашивает у второго мальчика, который собрался догонять своих:

– Как тебя зовут?

– Пласид, – отвечает он и тоже забирается в телегу.

– А твоего отца?

– Туссен.

Они уезжают.

* * *

То, что случилось чуть позже у Красного моста, займёт в памяти Альмы особенное место. Волны на море высокие и разбиваются у самой обочины прибрежной дороги. Туссен подходит с полными руками трав, собранных в болоте рядом. За его спиной виднеются суда в заливе и жмущаяся к подножью горы полоска города.

Туссен закрывает руками глаза лошади. Он усыпляет её и укладывает на землю. Гора стала холмом. Пассажиры сошли с повозки и расселись вокруг Туссена. Все смотрят, как он берёт пучок трав и выжимает сок на лоскут. Затем кладёт лоскут на рану и серебряным ножиком вырезает в белом прямоугольнике отверстие. Руки движутся быстро. Он разговаривает с лошадью. Никто не успевает заметить, как в его руках вдруг возникает блестящий кусок свинца, с косточку саподиллы. Туссен кладёт свинец в карман. Жестом фокусника он закатывает рукава и вдавливает в рану горсть синих трав.

Затем он прогоняет зрителей. Хочет остаться наедине с лошадью. Все расходятся. И так зрелище длилось немало. Даже Альма, Жозеф и Люк вынуждены отойти на обочину, к другим лошадям. Они ждут. Час пополудни. Волны, шипя, подбираются к их ногам, разнося запах ванили и ила.

Чуть поодаль, у моста через ручей, рабы поместья Бреда дожидаются Туссена в повозке. Альма не сводит с них глаз. Им хорошо, они не считают времени. Уснувшего малыша передают из рук в руки. Когда кто-то встаёт, телега покачивается. Слышно, как они посмеиваются, глядя на спящего ребёнка, которого ничто не разбудит.

– Всё, что вы видели сегодня начиная с утра, – говорит Люк Альме и Жозефу, – это всё неправда.

Втроём они смотрят на повозку.

– Просто то, что вы видите, – воскресенье. А воскресенье в Сан-Доминго – это ложь. Взгляните. Они работали всю ночь, пока в пять утра не погасили огонь под чанами для тростника. А завтра в пять утра хлыст будет снова свистеть над их головами, уже в поле. А вы видите только одно: воскресенье, спасительный буёк, за который держатся, чтобы не умереть. Но всё это дым, обман…

Люк оборачивается. Туссен незаметно подошёл сзади с лошадью. Он слышал последние слова и поправляет:

– Обман, сударь, это все прочие дни недели. Но ложь не будет вечной.

Он поворачивается к лошади, как будто ничего и не говорил, и гладит ее по холке.

– Ей бы поспать недельку на соломе. Но она отважная, так что пойдёт с вами; только не седлайте её до завтра.

Лошадь не узнать: она так и скачет, несмотря на тугую белую повязку. И грызёт удила, спеша в дорогу.

– Куда вы теперь?

– В сторону Жакмеля, – отвечает Люк.

– Тогда вам не по этой дороге.

– У форта Дофина мы свернём на старый тракт, поедем через испанскую часть.

Путники взобрались на лошадей.

– Я знаю тот путь, – говорит Туссен. – Дорога беглых.

Он протягивает Альме серебряный ножик.

– В следующее воскресенье нужно будет разрезать нить, которой я зашил рану.

Альма хочет взять ножик, но он отпускает не сразу.

– Когда-нибудь ты мне его вернёшь.

Альма серьёзно кивает. Она кладёт ножик в карман. В повозке напевает женщина.

Всадники удаляются, оставив за спиной мираж – улыбающихся людей в повозке, запряжённой мулами. Жозеф по-прежнему сидит позади Альмы, на той же лошади. Так они скачут до самого вечера и уже въезжают в теснину, ведущую через горы на юг.

6 Англичане из старицы

Три светлячка летят рядом в ночи. Они скользят по одному из бессчётных рукавов, какими расходится Миссисипи, прежде чем смешаться с океаном. Это осьминожье щупальце давно стало цепочкой стариц и болот, вспоротых громадами луизианских кипарисов. Три фонаря горят на носу шлюпки. Они освещают чёрную похлёбку с гущей из грязи и ряски. Кажется, что болото под вёслами четырёх гребцов совсем не жидкое. Оно скребёт о борта.

– Говорите, это англичане?

С кормы доносится женский голос. Говор французских колоний. Комары вьются на свету вокруг форштевня.

– «Братья», мадам, – отвечает мужской голос. – Судно из Ливерпуля, прибыло с Гвинейского побережья.

– Эти англичане совсем потеряли страх. Что они забыли в такой каше?

– Испанцы запретили им высаживаться на обоих берегах реки, так что они ведут дела как могут.

Женщина смеётся в тишине и мраке. Из-за испанцев, не так давно укравших у Франции Луизиану, она почти полюбила англичан.

– Так, значит, то, что мы собираемся делать, незаконно?

– Да, госпожа. Если помните, я сильно отговаривал вас от этого.

– Говорите, капитан судна болен?

Если бы свет фонарей доходил до неё, мы бы увидели, что она сидит под колпаком из противомоскитной сетки – так сыр прячут от мух под стеклянный колокол.

– Да. Он был довольно чудной, – отвечает мужчина.

– Бедняга.