Алла Амуон Ра

– Как поняла я, жизнь в Старбеево тебе скучной и простой кажется, намного лучше мерещится в столице иль где подальше, в иноземных изумрудных краях. Знаю такое мнение. – Потом глаза закатила, будто вспоминая давнее. – Расскажу тебе одну историю поучительную, не торопись прерывать, послушай. В Вечканово жила-была одна красавица, вроде тебя, замужем была за хорошим работящим мужиком. Только он ей простоватым казался, а сама она себе сложной и глубокой. И подруги с соседками подтверждали несхожесть, ибо образованная и вниманием обласканная девица с молодости росла, в чужих речах ошибки находила, поправляла других за проступки, слыла дюжа грамотной и преумной. И вот в один прекрасный день, наслушавшись разговоров о насыпях золотых в чужих краях, собралась в дальнюю дорогу, оставляя мужа нелюбимого и родных в болоте прозябать. Потеряли ее без вести и горевали-плакали о душе неприкаянной, в родных краях счастья не нашедшей. Да только быстро-скоро сама возвернулась в стан кровный с головой седой не по годам, с глазами пустыми от утрат многочисленных, без чести и без права, – тяжело в глаза собеседнице Павлина Куприяновна узрилась, будто разговаривала сейчас с той самой, про которую сказ вела. – А истина возвращения простой оказалась, что суета сует везде, хоть на земле, хоть на небе, хоть в столице, хоть в загранице. И мечты одинаковые, и богатые с раскрасивыми плачут, коли не правы, и глупость с мудростью бок о бок ходят, а вот сказки у всех по-разному сказываются, кто какого конца достоин, – понизила голос пожилая женщина, головой указывая на подруг. – Хлебнула одиночества, предательства, опыта скверного, обманутая, уставшая, больная вернулась в отчий дом, думая к мужу-простаку в объятия упасть и жизнью мирною, ранее ненавистною, зажить. Глядь, а он больше и не муж ей, а живет-поживает в доме лучшей подруги. Прознала она, что как только уехала, так сразу все советчицы разудалые на него и накинулись, всем он вдруг раскрасивым, распримерным, расхорошим показался. А был он хоть и простой, да настоящий, сердечный мужик, которых еще поискать. И тогда только поняла эта женщина, что никому в целом свете не нужна сталась. Ибо по-настоящему никого в жизни не ценила и не любила окромя себя, и ее, родимую, некому любить: ни детей, ни друзей истинных не заработала, родных опозорила и обидела. Заболела сильно от такого знания неутешительного и подалась одиноко в дебри дремучие, подальше от жалости человеческой, жизнь свою несчастную доживать. И ни от кого помощи не принимала, озлилась праведно на себя… Вот такая история грустная… А давно ли ты своего мужа видела, женщина? Давно ли спрашивала, как у суженого дела, как настроение? Давно ли баловала кашей своей отменной свадебной?

Внимательно слушавшая рассказ и растревоженная концовкой стала оглядываться Озарка по сторонам, глазами кого-то разыскивая и бледнея поминутно, не находя искомое.

– А вы Ульянку Стрекозу не видали, девушки? А мужа моего Боряна Тихого? – обеспокоенно спросила она. Заулыбались лукаво подруги ушлые, руками в ухмылке рты прикрывая. И, не дослушав старосту, ни на кого более не глядя, никого более не слушая, бросилась, будто ошпаренная, прочь в другую сторону.

Прыснули девицы от такого бегства скандального, а потом глянули на старосту и та на них серьезно и внимательно взрилась, брови седые на лбу высоком сводя, будто каждой в душу словечко важное, лишь им понятное, бросая. И случилось невиданное и неслыханное, помрачнели, потускнели лица гордые, ни одна равнодушной к взгляду Павлины Куприяновны не осталась. Каждая, словно вспомнив что-то важное, рванула с места по своим делам, как давеча Озарка бестолковая, оставляя подругу вздорную Аллу Сергачевскую одну на площади.

– Ну что ж, – засмеялась взъедчиво одиноко стоящая раскрасавица, – теперь мне поведай-поворожи, какое меня счастье расчастливое ожидает вскорости?

Лицом потемнела Павлина Куприяновна.

– Прости, коли обижу, да нечем тебя порадовать, девочка. Вижу впереди лишь только испытания, тяжелые и престрашные мытарства, где прольешь ты море слез и еще океан придется, потеряешь все, что имела, и последнее не вернется, остервенеешь, осушишься и, омертвелая, припадешь к истокам родным испить живительной силы. И родники великодушные потекут по губам, потому что Большое благородное всегда прощает меньшее недостойное, чтобы малое слилось с Величайшим и возвысилось.

И на последних словах неутешительных оскалилась Алла люто, теряя красоту женскую, озлились глаза васильковые, разъярились губы алые, расплелась возмущенно коса, волосами русыми разметаясь по воздуху яро.

– Не будет никогда покоя в этом селении, попомните мои слова! А отсюда погонят – в другие пойду, – и рукой крепкой сорвала с себя ленты шелковые, распорола передники и сарафан вышитые, растоптала платки расписные, сбросила бусы красные. Осталась стоять постыдно полуголая-простоволосая, словно воительница бранная, гордо красоту для любви и материнства созданную, напоказ непристойно выставляя.