Алхимик

Потом послышался протяжный звук рожка, и каждый сел в седло. Сантьяго и Англичанин, купившие себе по верблюду, не без труда взобрались на них. Юноша увидел, как тяжко нагрузил его спутник своего верблюда чемоданами книг, и пожалел бедное животное.

— А между тем никаких совпадений не существует, — словно продолжая давешний разговор, сказал Англичанин. — Я приехал сюда потому, что один мой друг услышал об арабе, который…

Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Однако Сантьяго отлично знал, что имел в виду Англичанин: существует таинственная цепь связанных друг с другом событий. Это она заставила его пойти в пастухи, дважды увидеть один и тот же сон, оказаться неподалеку от африканского побережья, встретить в этом городке царя, стать жертвой мошенника и наняться в лавку, где продают хрусталь, и…

«Чем дальше пройдешь по своему Пути, тем сильней он будет определять твою жизнь», — подумал юноша.

Караван двигался на восток. Выходили рано поутру, останавливались на привал, когда солнце достигало зенита, и, переждав пик зноя, снова трогались в путь. Сантьяго мало разговаривал с Англичанином — тот по большей части не отрывался от книги.

Юноша молча разглядывал многочисленных спутников. Теперь они не походили на тех, какими были перед началом пути. Тогда царила суета: крики, детский плач и ржание коней сливались с возбужденными голосами купцов и проводников. А здесь, в пустыне, безмолвие нарушали лишь посвист вечного ветра да скрип песка под ногами животных. Даже проводники хранили молчание.

— Я много раз пересекал эти пески, — сказал как-то ночью один погонщик другому. — Но пустыня так велика и необозрима, что и сам поневоле почувствуешь себя песчинкой. А песчинка нема и безгласна.

Сантьяго понял, о чем говорит погонщик, хотя в пустыне был впервые. Он и сам, глядя на море или в огонь, часами мог не произносить ни слова, ни о чем не думая и как бы растворяясь в безмерной силе стихий.

«Я учился у овец, учился у хрусталя, — думал он. — Теперь меня будет учить пустыня. Она кажется мне самой древностью, она — самое мудрое из всего, что я видел прежде».

А ветер здесь не стихал ни на миг, и Сантьяго вспомнил, как ощутил его силу, стоя на башне в Тарифе. Этот же ветер, должно быть, лишь слегка ерошил шерсть его овец, бродивших по пастбищам Андалусии в поисках корма и воды.

«Теперь они уже не мои, — думал он без особой грусти. — Забыли меня, наверное, привыкли к новому пастуху. Ну и ладно. Овцы, как и каждый, кто странствует с места на место, знают, что разлуки неизбежны».

Тут ему вспомнилась дочь суконщика — должно быть, она уже вышла замуж. За кого? Может, за продавца кукурузы? Или за пастуха, который тоже умеет читать и рассказывать невероятные истории — Сантьяго не один такой. То, что он почему-то был в этом уверен, произвело на юношу сильное впечатление: может, и он овладел Всеобщим Языком и знает теперь настоящее и прошлое всех на свете? «Предчувствие» — так называла этот дар его мать. Теперь он понимал, что это — быстрое погружение души во вселенский поток жизни, в котором судьбы всех людей связаны между собой. Нам дано знать все, ибо все уже записано.

— Мактуб, — промолвил юноша, вспомнив Торговца хрусталем.

Иногда песчаная пустыня вдруг становилась каменной. Если караван оказывался перед валуном, его огибали, а если перед целой россыпью камней — шли в обход. Если песок был таким рыхлым и мелким, что в нем увязали копыта верблюдов, — искали другой путь. Иногда под ногами оказывался солончак — значит, на этом месте было когда-то озеро, — и вьючные животные жалобно ржали. Погонщики спешивались, оглаживали их и успокаивали, потом взваливали поклажу себе на плечи, и лишь одолев предательский отрезок пути, вновь навьючивали верблюдов и лошадей. Если же погонщик заболевал или умирал, товарищи его бросали жребий: кто поведет его верблюдов.

Всему этому была единственная причина: сколько бы ни кружил караван, сколько бы раз ни менял направление, он неуклонно двигался к цели. Одолев препоны, снова шел на звезду, указывавшую, где расположен оазис. Увидев, как блещет она в утреннем небе, люди знали: звезда ведет их туда, где они найдут прохладу, воду, пальмы, отдых. Один только Англичанин ничего, казалось, не замечал, уткнувшись в очередную книгу.

Сантьяго в первые дни пути тоже пытался читать. Однако потом понял, что куда интересней смотреть по сторонам и слушать шум ветра. Он научился понимать своего верблюда, привязался к нему, а потом и вовсе выбросил книгу: лишняя тяжесть. Впрочем, он по-прежнему был уверен, что стоит лишь открыть книгу, в ней всякий раз найдется что-нибудь интересное.

Мало-помалу он сдружился с Погонщиком, державшимся рядом с ним. Вечерами, когда останавливались на привал и разводили костры, Сантьяго рассказывал ему всякие истории из своей пастушеской жизни.

А однажды Погонщик начал говорить о себе.