— Хочешь сыграть в крестики-нолики?
— Конечно, — обрадовалась Алиса. — Только интересно, при чём тут…
— Вот я и говорю, — продолжил профессор. — Какой интерес играть, если крестики есть, а ноликов нет. Или наоборот. Так и в жизни — то крестик, то нолик, то крестик, то нолик — И добавил, довольный столь удачным сравнением: — Главное в жизни — знать, где поставить крестик, а где нолик
— Это я понимаю, — проговорила Алиса, помолчав. — Но неужели вы никогда не жалеете о том, что всё записали заранее? Я так люблю неожиданности — даже больше, чем пирожные, а у вас их, судя по всему, уже не будет.
— Не забывай, дитя моё, — ответил Дэльфин, — это
Наконец они добрались до маленькой сельской станции. Эта станция с её аккуратными кадушками для растений и цветочными клумбами перед вокзалом, с недавно выметенной платформой и с полутёмным, уютным залом ожидания показалась Алисе самой красивой, самой замечательной из всех известных ей железнодорожных станций. В зале ожидания обнаружилось и П-образное окошечко билетной кассы, но за ним было темно, и Алиса решила, что кассира там нет; однако Дэльфин, заглянув в темноту, попросил:
— Два билета для меня, пожалуйста, и один для моей юной спутницы.
Алиса удивилась. На языке у неё так и вертелся очередной нетактичный вопрос, но она уже прекрасно понимала, что получит ответ ещё более нетактичный, и всё же любопытство взяло верх — когда Дэльфин протянул ей билет, она сказала:
— Большое спасибо! Но почему для себя вы купили два?
— Я всегда плачу за два места, — объяснил профессор, — потому что так волнуюсь в дороге, что просто выхожу из себя. Имея такую привычку, было бы нечестно покупать один билет.
И на этот раз Алиса мужественно не рассмеялась, но это потребовало от неё ещё больших усилий, и всё-таки, выйдя на платформу, она не забыла напомнить профессору о том, что ему предписано огорчиться из-за опоздания на предыдущий поезд.
— Ах, благодарю тебя, дитя моё! А я, как видишь, совсем запамятовал, — проговорил он с вежливой улыбкой и затем (попросив её «не счесть за труд присмотреть за тетрадью и тростью») впал в такое неописуемое отчаяние, что Алиса была просто потрясена. Он заламывал плавники, он метался взад-вперёд по платформе, стеная и плача и никого вокруг не замечая (впрочем, на платформе никого и не было, кроме Алисы, а в её сторону Дэльфин ни разу не взглянул). — О, святые угодники! Или я не говорил, что мы опоздаем к поезду? Не говорил? Да? А вы разве слушали? Нет! Вам, конечно, виднее! «Что знают об этом угодники?» — говорили вы. «У нас сколько угодно времени!» — говорили вы. Вот уж, воистину — «сколько угодно времени»! Негоже вам было говорить так! Ибо теперь у нас больше времени, чем следовало бы, больше, чем следов от ног тысяченожки!
И вдруг профессор умолк и разом успокоился.
— Запомни, — обратился он к Алисе, — ничто так славно не разгоняет кровь, как небольшое причитание во весь голос. Попробуй — сама убедишься. — И он бодро черкнул что-то на полях. — Дальше — разбойники, — вздохнул он. — Похоже, на всё про всё у нас остается минут пять.
Загвоздка была в самих разбойниках — их не было! Пустая платформа оставалась пустой; Дэльфин заглянул в зал ожидания, в кабинет начальника станции, он осведомился в кассе, не покупала ли шайка ужасных разбойников билеты на этот поезд; и чем меньше оставалось времени до поезда, тем более невероятным представлялось их появление.
— Куда же они подевались? — бормотал профессор, озираясь.
— А может, они тоже написали своё
Однако Дэльфин молча уставился на неё («так, будто я с ума сошла», — впоследствии рассказывала Алиса своей сестре), потом начал обмахивать ей голову своим