Али Бабаев и сорок покойников

Две живые души скрашивали одиночество, и все же Бабаев тосковал. Странно, но прежде тоска в его сердце не гостила – в своих зарубежных вояжах он вспоминал о родине без печали, с гордостью человека, несущего тяжкий, но необходимый крест. Родина была крепкой опорой, и мыслилась ему как нечто мощное и светлое, прочное и неделимое. Родина была огромна – шестая часть суши, что простиралась от южных гор до северных морей. И эта Родина принадлежала ему, Али Бабаеву, и сотням миллионов других людей, честных мирных тружеников, нуждавшихся в его защите. Он, боец невидимого фронта, старался их защитить. Собственно, ради этого он жертвовал всем семьей, любовью, нормальной жизнью, своими нерожденными детьми. И вот он вернулся на Родину, пусть не такую большую, как прежде, зато до одурения свободную, вернулся и узнал, что нищих здесь больше, чем в Багдаде, что учителя с врачами служат в охранниках, и что сам он, Али Бабаев, – лицо кавказской национальности…

Ему захотелось увидеть Нину – страстно, до боли в сердце. Нина была как якорь, заброшенный в прошлое, неизменный якорь в переменившемся мире.

Али Саргонович доел кебаб, напился чаю и сказал Гутытку:

– Завтра у нас выходной и послезавтра тоже. В Тулу поедем, Гут. Все трое.

– На митинг, Бабай?

– Нет. Я же сказал – выходной. Отдыхать будем. В ресторан пойдем, в театр, в парке погуляем.

– А почему не в Москве? Москва хороший город. Мне нравится. Ресторанов много, театров много, и парк тоже есть.

– Почему, почему… – пробурчал Бабаев. – Ты, джадид, уже месяц в Москве, пора и с окрестностями познакомиться. Недаром у арабов сказано: увидев Мекку, отправляйся в Медину.

Гутытку наморщил лоб, задумался, потом глаза его хитро блестнули:

– Ты иногда спишь беспокойно, Бабай, кричишь то на арабском, то на персидском. Непонятное кричишь, но одно слово я понял: Нина. К ней в Тулу поедем?

– Догадливый! – сказал Бабаев. – Ну, тогда понимаешь: ночевать тебе в гостинице.

– А Кабул?

– Кабул мне не помешает.

Выехали утром, на сером «жигуленке», который Бабаев собирался заменить на что-то более престижное, да так и не собрался. Али Саргонович у руля, рядом – Гутытку, а на заднем сидении Кабул, тут же уснувший после сытного завтрака. Отстояли положенное в заторах, выбрались на Тульское шоссе, и тут Бабаев ударил по газам, выжал из машины сотню с гаком. Водитель он был опытный, ездил на всем, что движется, от ишака и верблюда до вертолета. Понеслись мимо леса и поля, сады и луга, ельники и березовые рощи, щеголеватые дачные поселки и деревушки с вросшими в землю избами. Гутытку, полюбовавшись на это зеленое изобилие, вздохнул мечтательно и сказал:

– Не тундра однако. Красиво! А под Багдадом тоже так?

– Под Багдадом персиковые сады, – ответил Бабаев. И добавил: – Были.

Гутытку снова вздохнул.

– Счастливый ты, Бабай. В таких местах бывал, такие видел чудеса! Багдад видел, Каир видел, Тегеран… Нил, пирамиды, Великого Сфинкса… Мекку с Мединой тоже видел, да?

– Да, – бросил Али Саргонович, а про себя подумал: век бы на них не глядеть. В Мекку он прибыл под видом дервиша, проинспектировать местных агентов – было подозрение, что служат они трем хозяевам, денег сосут немерянно, а толку – как шерсти с осла. Подозрение подтвердилось, и он ликвидировал ренегатов. Неприятная работа! К тому же пришлось обойти вокруг Каабы и целовать священный камень. Это в сорокаградусную жару, в толпе завывающих паломников!

– Не хочешь рассказывать, не надо, – произнес Гутытку, любивший послушать про сады Семирамиды и вообще про сказочный Восток. – Однако какая дорога без беседы? Давай я мало-мало расскажу. Еврейский анекдот хочешь? Дед Мойше их столько знал, что…

Ссс… Фрр! Рры-ы!

Мимо пронеслась огромная машина, «ландкрузер» или что-то в этом роде. С таким шумом пролетела, что Кабул рыкнул со сна и заскреб когтями по сиденью.

Обогнали Бабаева справа, едва не сбив кронштейн с зеркальцем в последний миг он успел отвернуть и пересек сплошную осевую, заехав передним колесом на встречную полосу. Быстро выправив свой «жигуленок», он пробормотал сквозь зубы: «Хакпур [23] трахнутый! Ну, я тебя!» – и прибавил газу. Но догнать обидчика было нереально – тот шел на скорости сто семьдесят, рассекая воздух подобно метеору. Бабаев снова выругался, уже на ассирийском; к этому языку он прибегал в крайнем раздражении.

– Как ездит, верблюжий плевок! Где дорожная полиция? Как их теперь называют?… ГАИ?… ГИБДД?… Куда они смотрят, дети слепцов? Кого за руль пускают? В Багдаде за такое…

– Успокойся, Бабай, – сказал Гутытку. – Кто гонит нарты с закрытыми глазами, найдет свою смерть. Найдет, не сомневайся! Божьи мельницы мелют не быстро, но верно.

– Так твой дед Мойше говорил?

– Нет, это английская пословица.

– Ну конечно, ты ведь у нас знаток языков, – буркнул Али Саргонович и через некоторое время произнес: – Давай свой еврейский анекдот. Хочу слегка развеселиться.

Гутытку оживился.

– Однажды Кац решил записаться в ниндзя и купил черный плащ с капюшоном…

Позади взвыла сирена. Кабул, окончательно проснувшись, зарычал. Прервав историю, Гутытку произнес: