Александровский дворец в Царском Селе. Люди и стены, 1796–1917

22 июля 1917 г. в Александровском дворце отметили тезоименитство Марии. В этот день императрица подарила дочери золотую брошь с изумрудом в форме сердца, усыпанную бриллиантами, записав в своем ювелирном альбоме: «Мэри, июль 22. 1917». Примечательно, что эта брошь была из старых, «собственных» драгоценностей Александры Федоровны, подаренных ей еще в 1892 г.[687] Николай II в этот день отметил в дневнике: «Именины дорогой мама и нашей Марии».

28 июля 1917 г. императорской семье сообщили о дате отъезда из Александровского дворца. Николай II с горечью записал в дневнике: «После завтрака узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправят не в Крым, а в один из дальних губернских городов в трех или четырех днях пути на восток! Но куда именно, не говорят, – даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!!».

30 июля 1917 г. Николай II записал в дневнике: «Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровье, крепость духа и тела в нынешние тяжелые времена. Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться Ее святому лику вместе со всеми нашими людьми. Ее принесли и унесли через сад стрелки 3-го полка». К этому времени, как свидетельствует дневник императора, «все уложено теперь, только на стенах остались картины».

На следующий день после отъезда императрица зафиксировала основные события: «Июль 31. Понед. Царское Село. Упаковывала [вещи]… Не ложились спать, весь вечер были готовы к посадке на поезд и только в 5 [часов] 20 [минут] выехали из дома на автомобиле».

В этот же день императрица, прежде чем проститься, переговорила с обер-гофмаршалом П.К. Бенкендорфом, который должен был завершить решение семейных финансовых дел в Петрограде. Кроме этого, в ночь перед отъездом, который организовывал лично А.Ф. Керенский, П.К. Бенкендорф сумел переговорить с ним по поводу того, что многочисленные ценности, остающиеся в собственных комнатах Александровского дворца, должны храниться в неприкосновенности за опечатанными дверьми. Керенский дал на это согласие.[688]

Николай II описывал свои последние часы в Полуциркульном зале в Александровском дворце следующим образом: «Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать, – он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в 5 ¹/₄ появился Кер[енский] и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александ[ровской] станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалер[ийская] часть скакала за нами от самого парка. У подъезда встретили И. Татищева и двое комиссаров от прав[ительст]ва для сопровождения нас до Тобольска. Красив был восход солнца, при кот[ором] мы тронулись в путь на Петроград и по соедин[ительной] ветке вышли на Северн[ую] ж[елезно] д[орожную] линию. Покинули Ц[арское] С[ело] в 6.10 утра».

Были и те, кто ранним утром 1 августа 1917 г. смотрел, как семья императора покидает Александровский дворец. Член «Особого совещания по делам искусств» Г.К. Лукомский записал: «К 2-м часам ночи все нервничают. Что-то случилось. В это время в Александровском Дворце вся семья, уложив вещи (в течение 7-ми дней), буквально “сидит на чемоданах” в полукруглом “овальном” зале, выходящем окнами в парк. Прислуга, еще в ливреях, страшно расстроена. Плачут. Слышны заглушенные рыдания. 2, 3, 4 часа утра… Светает. Запели птицы. Первые лучи солнца окрасили верхушки деревьев. Прекрасен на заре желто-белый дворец Гваренгиев с колоннадой, единственной в своем роде в мире: светлые тона его стен так гармонируют с сиренево-розовым небом. Поезд, оказывается, вышел. Через полчаса – телефон – не доходя до станции Александровское, поезд в поле остановился: попорчено что-то в паровозе. 5 ч. утра. Керенский отдает распоряжение немедленно подать автомобили. Делать нечего. Надо везти к поезду хотя бы в поле. Здесь, в городе, сейчас все узнают об отъезде. Возможны эксцессы.