Александр II

Игумен печалился, что царственный гость не сможет быть на дне обретения мощей святого. Произошло сие 26 мая 1521 года, и с тех пор нетленные мощи были положены в раке в соборной Троицкой церкви и служили источником успокоения тысяч молящихся. В 1610 году литовцы взяли Калязинский монастырь приступом, умертвили воеводу Давида Жеребцова, который защищал обитель, а вместе с ним игумена и монахов. Захватчики ограбили монастырскую казну, выжгли здания и рассекли серебряную раку преподобного. По освобождении России от внутренних смятений монастырь обрел прежний вид. Что до раки, то нескоро, спустя полвека, монастырским и доброхотных дателей иждивением вновь была сооружена новая серебряная, позолоченная.

Далее – Углич, Рыбинск и через три дня дождливой, бесконечной и скучнейшей дороги прибыли в Ярославль. 9 мая с утра покатился обычный церемониал: литургия в соборе, осмотр монастырей, Демидовского лицея и губернской гимназии, смотр 3-го карабинерского полка, Яковлевской полотняной мануфактуры и весьма богатой предметами народных промыслов выставки. Вечером – блестящий (по мнению местных жителей) бал, устроенный от всего Ярославского дворянства и купечества.

Впечатления наплывали одно на другое. «Наше путешествие, – писал Жуковский с дороги 10 мая в одном из регулярных писем-отчетов царице, – можно сравнить с чтением книги, в которой теперь великий князь прочтет одно только оглавление, дабы получить общее понятие о ее содержании».

Ростов, Переславль-Залесский, Юрьев-Польский, Суздаль, Шуя, Иваново, Кострома… Здесь осмотрели помимо прочего Ипатьевскую обитель, родовое гнездо Романовых. К восторгу публики вечером наследник присутствовал на публичном гулянии на бульваре над высоким волжским берегом (где шесть десятилетий спустя ему поставят памятник). Под лучами заходящего солнца ярко сверкали купола Ипатия, темнели леса на горизонте, воздух был чист и легок. Остаться бы… но тронулись в путь и 15 мая прибыли в Вятку.

Яркий, хотя и насмешливый портрет великого князя дан в воспоминаниях А.И. Герцена, находившегося в тот год в ссылке и несшего обязанности губернского чиновника в Вятке: «Вид наследника не выражал той узкой строгости, той холодной, беспощадной жестокости, как вид его отца; черты его скорее показывали добродушие и вялость. Ему было около двадцати лет, но он уже начинал толстеть.

Несколько слов, которые он сказал мне, были ласковы, без хриплого отрывистого тона Константина Павловича, без отцовской привычки испугать слушающего до обморока».

За короткое время пребывания в Вятке Александр показал свой характер. Из многих злоупотреблений губернатора Тюфяева самым последним был приказ «заподозрить сумасшедшим» некоего купца, похвалявшегося, что-де он скажет всю правду наследнику, что в городе и в губернии делается. Стоит ли говорить о таких мелочах, как спешная покраска заборов на главной улице?

Но вот приезжает наследник. «Сухо поклонился Тюфяеву, – пишет Герцен, – не пригласил его и тотчас послал доктора Енохина свидетельствовать арестованного купца. Все ему было известно». Спустя месяц губернатор был снят с должности.

Стремление к справедливости выразилось не только в наказаниях виновных, но и в царской милости. Тому же Герцену был устроен перевод во Владимир-на-Клязьме, поближе к Москве.

Задумывался ли наследник о причинах ссылки этого да и иных своих сверстников, немилости начальства к людям способным и выдающимся? Или откуда и почему возник в николаевское царствование легион талантливых неудачников, Онегиных и Печориных? Вероятнее, нет, он был еще слишком молод, чтобы усомниться в разумности власти. Но недоумение возникло.

Ладно, Герцен с друзьями питали какие-то антиправительственные намерения, вели сомнительные разговоры, но – князь Горчаков!

Будущий его ближайший сотрудник в делах внешней политики, Александр Михайлович Горчаков, обласканный еще покойным императором, как один из лучших питомцев лицея (благодаря чему, кстати, получил позволение носить при дворе запрещенные очки), человек весьма осмотрительный и дипломат весьма многообещающий, первым в своих депешах начавший употреблять выражение «Государь и Россия», к недовольству канцлера Нессельроде, повторявшего: «Мы знаем одного только царя, нам нет дела до России», – в те годы в немилости был будущий министр иностранных дел. Блистательно начавшуюся его карьеру остановили Нессельроде и… Бенкендорф.

Всесильный временщик во время поездки государя в Вену как-то приказал пришедшему в гостиницу с докладом Горчакову заказать ему обед. На это посланник российского посольства вызвал метрдотеля и спокойно ответил: «Пожалуйста, ваше сиятельство, вы можете сами заказать обед». Бенкендорф обид не прощал, и гордый князь более десяти лет оставался на второстепенных должностях в третьестепенных странах.