Александр II

Однако в общем заседании старый мизантроп изменил свой взгляд и поспешил согласиться с графом Паниным, что знавшие о злоумышлении, даже отставленном, также подлежат смертной казни. О совещании на даче никто и не вспоминал. Большинством голосом отвергли предложение князя Гагарина и приговорили Ишутина к смертной казни, остальных подсудимых: двух к лишению всех прав состояния и казни через повешение, семерых – к лишению всех прав состояния и к каторжным работам, восьмерых – к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в Сибирь, одиннадцать – к заключению в крепость до 6 до 8 месяцев, семеро судом не обвинены.

В высших сферах приговором остались недовольны. Членам суда пеняли: «Ну как это вы могли не осудить Худякова на смерть!» Правда, нашелся и другой голос: генерал-адъютант Назимов публично заявил: «Вы сделали такое дело, за которое награда вам будет не от людей, а от Бога!»

Александр Николаевич смягчил приговор, даровав осужденным на смерть жизнь.

В обеих столицах по рукам ходило стихотворение Федора Ивановича Тютчева, в котором старый поэт указал на самую печальную сторону происшедшего тогда:

Так! Он спасен! Иначе быть не может!
И чувство радости по Руси раскатилось…
Но посреди молитв, средь благодарных слез,
Мысль неотступная невольно сердце гложет:

Все этим выстрелом, все в нас оскорблено,
И оскорблению как будто нет исхода;
Легло, увы, легло позорное пятно
На всю историю российского народа!

Глава 4. Поворот

1

Признаться, после каракозовского выстрела Александр забыл было о Кате. На следующий день обеспокоился, представив ее тревогу, и послал записку, чего ранее не делал по известной причине. Всего две сдержанно-любезные фразы, не значащие ничего для постороннего, но для двух близких людей говорящие достаточно много.

Это стало вторым его открытием в страшном апреле. Первое: покушения будут. Второе: Катя – близкий, родной ему человек.

Он прекрасно понимал, какие сомнения и страхи терзают душу княжны, и при первом же свидании поспешил ее успокоить. Оказалось же, что тот самый выстрел будто разрушил плотину в душе Кати, и теперь ее чувства стремительным и неудержимым потоком изливались на него.

4 апреля при известии о покушении Катя едва не потеряла сознание, и в тот день не могла выйти ни к обеду, ни к вечернему чаю. Это объяснили девической чувствительностью и оставили ее в покое. Золовка уложила ее в постель и поставила на столик стакан сахарной воды, но Катя вскочила, едва закрылась дверь.

Она то ходила по спальне, то садилась в кресло, то пристально смотрела в окно, не видя ничего. Перед ее взором всплывало лицо государя, знакомое до мельчайших подробностей. Пленительная перемена величественно-спокойного выражения на обворожительно-любезное, чарующая улыбка, на которую невозможно не ответить… Она физически помнила твердость его руки, когда он брал ее ладонь для поцелуя. Глаза государя были голубыми, а лицо казалось совсем молодым, без морщин, хотя виски и бакенбарды были чуть с сединой. Она с умилением вспоминала и запах французского одеколона, и временами проскальзывавшую картавость в его речи, и камни на его кольцах и перстнях… Оказалось, она уже любила его всего!

С бессильным сожалением и гневом она корила себя за холодность к подлинному рыцарю чести, за сдержанные до дерзости ответы на его любезности, за высокомерное принятие как должного его изысканной доброты. И вот он, воплощение всех мужских достоинств, подвергся смертельной опасности, а она, злая девчонка, и не подумала, что погибни – не дай Господи! – Александр Николаевич, и она весь век свой горевала бы и мучилась.

В тот день в девичьей душе произошла переоценка ценностей. Любовь поколебала привычные понятия «приличного» и «неприличного» и подчинила их себе. Катя смутно представляла, насколько круто меняет свою судьбу, едва ли догадывалась о предстоящей череде вынужденных разлук и радостных тайных свиданиях, о мучительной двусмысленности своего положения в глазах света – что ей было до будущего! Она любила сейчас!

…Они все так же шли рядом по дорожке Летнего сада, но теперь он уже беспокоился о соблюдении приличий, видя пристальные взгляды любопытствующей публики и жандармов. Если бы не въевшаяся в кровь выучка, обнял бы Катю и расцеловал тут же, на просохшей песчаной дорожке возле статуи Ночи, но – нельзя. Главное же – он любим! В те минуты в Летнем саду будто вторая молодость пришла к нему.

2

В Итальянской опере давали «Севильского цирюльника». Александр Николаевич поехал, зная, что Катя будет в театре. Поговорить там нельзя, но хотя бы увидеть ее…