Александр II

В одном из номеров издававшегося Кошелевым журнала «Сельское благоустройство» была помещена статья князя Черкасского с рассуждениями о нежелательности немедленной отмены теперь же телесных наказаний в крестьянском быту, благо, и сами крестьяне считают их еще необходимыми. Либеральная журналистика заклеймила журнал. Друг-приятель Иван Аксаков решил заступиться и напечатал в «Московских ведомостях» статью, в которой среди прочего написал, что странно и неприлично нападать из петербургского далека на людей, которые в настоящий момент борются в губернских комитетах, отстаивая права и интересы крестьян «против своекорыстия и невежества».

Черкасский состоял в Тульском комитете, и ему предстояло бороться там. А к Кошелеву в губернаторском доме подошел в перерыве заседания Лихарев, исполнявший обязанности адъютанта Офросимова, и спросил, намерен ли он отвечать на клевету Аксакова, оскорбившего честь всех членов Рязанского комитета. Кошелев растерялся и ответил неопределенно.

Вечером ему было сообщено, что комитет просил начальника губернии устранить его от занятий комитета на том основании, что он отказался осудить клевету на членов комитета, которые считают отныне невозможным заседать с ним за одним столом.

«Ах вы так!.. Ну и…» – такова была реакция Кошелева, вполне обычная для русского неслужилого человека, оскорбленного в лучших намерениях. Он сел писать письмо к губернатору с изъявлением желания об освобождении от звания члена комитета.

Но застучали под окном дрожки, и метнувшийся в дверь лакей едва успел шепнуть: «Их превосходительство!» – как на пороге кабинета возник Михаил Карлович Клингенберг, воспитанник Царскосельского лицея, тридатисемилетний камергер и действительный статский советник.

Они долго и горячо спорили. Один убеждал принять его письмо и тем восстановить в комитете давно желаемые покой и согласие. Другой настаивал на сохранении членства из интересов дела. Что здесь сыграло свою роль, то ли небольшая заинтересованность чиновного Клингенберга в сохранении своих «душ», то ли свободолюбивый царскосельский дух, а, может, и твердая ставка губернатора на царскую карту – кто скажет точно?

В ту ночь в столицу было отправлено спешное донесение губернатора министру внутренних дел о случившемся с требованием исключения четырех членов комитета, наиболее виновных в происшедших беспорядках – князя Волконского, Офросимова, Афанасьева и Маслова. А наутро сам Кошелев отправился в Петербург.

По приезде он имел беседу с Ланским, с которым был близко знаком через князя Одоевского, женатого на сестре Ланского. Дело оказалось нешуточным. В отчете III Отделения за 1857 год отмечалось, что многие дворяне, особенно мелкопоместные, «страшатся даже мысли об изменениях крепостного права. В отнятии у них власти над крестьянами они видят уничтожение дворянства». Спустя год шеф жандармов подписал отчет, в котором говорилось: «Первые высочайшие рескрипты произвели грустное и тревожное впечатление. Большая часть помещиков смотрит на это дело как на несправедливое, по их мнению, отнятие у них собственности и как на будущее их разорение».

В таких условиях власть должна была быть столь же упорной и последовательной в достижении поставленных целей, сколь и гибкой в способах действия.

– Знаю всю рязанскую историю, – сказал Ланской, – знаю ваше нежелание туда возвращаться, но возвратиться вы должны. Иначе члены от дворянства везде выживут членов от правительства.

По размышлении Кошелев заявил о готовности вернуться при условии назначения нового члена комитета от правительства, более созвучного делу освобождения, при отмене всех решений, принятых комитетом в его отсутствие, и сохранения всех членов комитета, кроме Маслова.

Ланской в тот же день сообщил все обстоятельства рязанской истории Александру Николаевичу, который приказал рассмотреть представленный доклад в Главном комитете по крестьянскому делу. Кошелев поспешил к Якову Ивановичу Ростовцеву, с которым был прежде знаком, и убедил его поддержать его сторону в завтрашнем заседании.

Назавтра страсти кипели немалые, ибо члены Главного комитета вполне сознавали важность дела: то было не первое открытое выступление крепостнического большинства против намерений правительства (в июне большинство Нижегородского губернского комитета выдвинуло требование выкупа за личное освобождение крестьян). Ланской представил царю записку «о несогласии» в Рязанском комитете и предложил выразить «высочайшее благоволение» меньшинству, а решение большинства отменить. Губернатору же объявить о высочайшей воле: неукоснительно придерживаться идей рескрипта. «Исполнить» – написал на записке Александр. И в этот раз члены Главного комитета не были настроены решительно и скорее согласны с рязанскими крепостниками, но – воля царская…