Александр II

Перед началом первого заседания большая часть членов комитета побывала на литургии в Успенском соборе Кремля. Во время службы Кошелеву показалось, что возможно их единение, ибо точно так же, как вера, их должно сблизить святое дело справедливости. Но по выходе из собора, пока все ожидали губернатора, сухопарого немца Клингенберга, он увидел, как другой член от правительства – Маслов, уже известный всем как заклятый крепостник и яростный защитник дворянских привилегий, вполголоса разговаривает с предводителем большинства в комитете Федором Сергеевичем Офросимовым, человеком умным и образованным, при этом весьма ловким и хитрым. «Сговариваются», – мелькнуло в голове Кошелева, и по беглому взгляду двух своих недругов он утвердился в мысли, что разговор шел о нем.

Стоял замечательный день, какой нередко бывает в конце лета в средней полосе России. С высоты кремлевского холма открывался вид на окрестные луга и поля, на Оку, тихо текущую внизу. В полный цвет вошли розы, во множестве растущие в кремле тщанием монастырских садовников и радовавшие глаз пышным многоцветием. Чистые зеленые лужайки, подметенные и недавно политые дорожки, высокие и массивные липы, смыкавшие свои ветви высоко над головой, – все было полно мира и отрады. Даже резкое карканье нескольких ворон, потревоженных церковным благовестом, не нарушало этого сосредоточенного покоя.

Но едва дворянские представители вышли за стены кремля, сели на пролетки и дрожки и покатили по пыльным улицам Рязани, лишь у губернаторского дома вымощенным булыжником, как дух вражды, партийной непримиримости и ожесточения обуял их.

Положение крепостнической партии было проще, ибо их было большинство. Кошелеву редко удавалось проводить свои предложения, но он бесил большинство тем, что обнаруживал его тайные замыслы и заставлял противников освобождения откровеннее выражать свои намерения.

Он поначалу надеялся на Селиванова, высказывавшего определенное сочувствие делу эмансипации. Но предводитель трусил, впопад и невпопад брал то одну, то другую сторону и, наконец, заслужил общее презрение. Офросимов, втайне добивавшийся губернского предводительства, ловко вел свою партию, сам будучи умерен в словах и находясь с первым своим противником Кошелевым вовсе не в дурных отношениях.

Вперед выставляли Маслова, который говорил так:

– Крепостное право вовсе не противоестественно. Я совершенно противного мнения. Неверно считать крепостного рабом, а помещичье поместье – плантацией. Нигде крестьянин так не успокоен и обеспечен, как у хорошего помещика, который выгоды его соединяет со своими. Барщина у нас определена законом, оброк не разорителен и добывается по усмотрению самого мужика, как и где он хочет. Пушкин верно говорил, что в русском крестьянине нет и тени рабского уничижения. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наши господа эмансипаторы не могут не знать, что в Англии, столь кичащейся своей демократией, простой люд живет убого, ютится в домах, в которых наш мужик и скотину не поместит!.. Хотя и случаются злоупотребления помещиками своей отеческой властью, но они столь же редки и нехарактерны для России, как Джек Потрошитель для Англии!.. Разрушить существующий порядок – значит подготовить гибель государству. Непросвещенный народ, не имея истинного понятия о сущности свободы, тотчас употребит ее во зло, и те же крестьяне, которые под покровительством добрых господ наслаждаются мирною и спокойною жизнью, сделаются пьяницами, разбойниками и душегубцами. Они непременно восстанут против всех властей, отклонятся от церкви и сделаются не только бесполезными, но и вредными для государства!

Доводы Кошелева о невозможности в XIX веке владения одного человека другим, об изначальном неравенстве их прав, которое несправедливо, не воспринимались дворянством, находившим как раз такое положение естественным.

Яростно выступали против Кошелева отставной гусар Приклонский, упрямо повторявший то, что нашептывал ему Офросимов, дерзкий интриган Лихарев, пара соседей-помещиков Ключарев и Арсеньев, на разные лады убежденно повторявшие, что крепостное право нельзя отменить иначе как чтобы все обязанности дворянские свалить, а все права увековечить. Говорили долго и путано, но тошнее других был князь Волконский, полусумасшедший, высеченный своими дворовыми людьми за распутство. Он считал себя независимым либералом и подавал голос по «внушению свыше» то за мнение большинства, то вдруг против.

Кошелев не без оснований считал себя главным в губернии препятствием к упрочению и усилению власти Офросимова и потому ждал от любезного противника любого подвоха. Тем не менее случившееся вскоре оказалось для него полной неожиданностью.