Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Перестройка для нас не была чем-то угрожающим — мы восприняли ее с энтузиазмом. На журналистском поприще возникал творческий бум. Надо было формировать новые направления, рубрики, открывать новых людей. В 1986 году развивался конструктивный процесс: от нас требовалось пересмотреть не только форму, но и содержание идеологического арсенала, активизировать все творческие ресурсы. Все это открывало двери реальной свободе творчества.

Главную свою задачу в перестройке мы видели в том, чтобы освежить, встряхнуть, но не партийные ряды, а мозги партийцев. Догматиками в партии Ленин был расписан на цитаты на все случаи жизни, а мы хотели вернуть дух ленинизма. Мы охотно включились в этот процесс, и поначалу было очень легко — у нас отпала мешающая работе цензура.

Я не говорю о классической цензуре, которая была очень скромной и была четко прописана — госсекреты, военка — мы это все блюли. Но к этому цензурированию подключались все кому не лень: министерства, обкомы, республиканские центры, цековские отделы — все со своими «секретами», все хотели оградить себя от прозрачности. Вот эта цензура журналистов очень раздражала, поэтому мы приветствовали мотив гласности. Но те люди, что провозглашали гласность, — Александр Яковлев, его подручные — сами не были пророками демократии, а, наоборот, оказались еще большими цензорами, в чем мы вскоре убедились. […]

Помню, вскоре после начала перестройки на встречах с редакторами, которые еженедельно проводил Яковлев, он давал установки оперативного характера, и чувствовалось, что это уже детерминированные установки: разоблачать, обличать, отвергать. Свобода загонялась в определенные изложницы. Получалось: гласность — для несогласных с советским образом жизни, а кто хочет воспользоваться гласностью для защиты — тот консерватор-ретроград.

Яковлев на этих совещаниях требовал, чтобы мы отправляли своих журналистов «комиссарами» в региональные газеты — в областные, республиканские, чтобы там «разбить лед», «обновить мышление», причем делалось это в приказном порядке. Инициаторы перестройки не допускали, чтобы жизнь развивалась естественным путем, — они стремились ускорять процессы. Началась нездоровая кадровая чехарда. В это время либералы массово получили в свои руки журналы и газеты — они подбирались людьми Яковлева. Это были опекаемые им любимцы, например, главред «Огонька» Виталий Коротич. […]

Само письмо возникло из дискуссии вокруг пьесы «Так победим!» Михаила Шатрова про позднего Ленина. Андреева прислала свои материалы в три газеты: в «Правду», «Советскую культуру» и нам. «Советская культура» была под башмаком Яковлева; чем руководствовались в «Правде», не знаю, но печатать не стали. Я разыскал телефон Андреевой и в конце февраля сказал ей: «Нам ваши заметки понравились, но они разрозненные; если хотите, мы их объединим в один текст и пришлем вам на просмотр». Она сказала, что сама все сделает, и действительно сделала за четыре дня. 9 марта прислала полный текст. Учитывая то, что она так ершисто восприняла мое предложение подредактировать ее текст, я решил послать окончательный вариант ей на согласование с членом нашей редколлегии Владимиром Денисовым, заодно попросил его разузнать, кто она, что собой представляет. Андреева работала преподавателем химии в вузе, Денисову в ректорате дали самую хорошую характеристику.

Был, правда, один подводный камень. Ее муж, историк, заведовал кафедрой в Ленинградском государственном университете (ЛГУ), видимо, он участвовал в составлении письма Нины Александровны, обсуждал его с ней, давал советы. Но самое главное — неподалеку от них жил в свое время будущий секретарь ЦК Вадим Медведев, впоследствии — правая рука Яковлева (кстати, Медведев тоже заведовал кафедрой в ЛГУ). Семьи были знакомы, общались друг с другом. Скорее всего, Нина Андреева произвела на Медведева такое впечатление, что она не может выступить с «манифестом антиперестроечных сил».

Этим, наверное, объясняется брошенная им Горбачеву фраза: «Да не она это написала!» Горбачева понесло, он человек легкомысленный — начал искать, кто это мог написать: помощники Лигачева? Журналисты Чикина? Он был вынужден провести заседание Политбюро с голосованием, потому что со всех сторон его спрашивали: «А как относиться к публикации в „Советской России“?»[228]