Александр I

Прежде всего: на роль «организатора и вдохновителя» воображаемого царем всемирного заговора революционеров, тянущегося в Россию из некоего международного центра, могли претендовать лишь общества, имеющие разветвленную сеть организаций, разбросанных по свету, но жестко подчиняющихся «ядру». Конечно же первым на мысль приходил орден иезуитов. Но, во-первых, иезуитов из России в 1821 году (как раз накануне знакомства Голицына с Фотием) изгнали; во-вторых же, считалось, что одной из косвенных причин их изгнания стал переход в католичество голицынского племянника. Кто-нибудь из многочисленных врагов министра мог внушить государю мысль о том, что искра революционного пламени 20-х годов раздута иезуитами; что они ушли из России лишь формально, повсеместно расставив своих незримых агентов; что религиозное предательство одного из ближайших родственников Голицына может быть неслучайным и в лучшем случае указывает на потенциальную возможность измены сугубого министра, а в худшем — на то, что именно он и стал тайным католизатором России, катализатором католико-революционного процесса. Последствия легко было представить; о судьбе Сперанского тогда еще не успели забыть. А к масонам Александр Павлович если и не принадлежал явно, то несомненно им благоволил без всякого наущения Голицына. И если удар направить на их сомнительное племя, Голицын окажется чист.

Наконец — о чем речь уже шла — мысли царя следовало перенаправить из Европы в Россию, припугнуть его внутренней угрозой, понудить к резким шагам и превентивным мерам. Эту цель полностью разделяла противная партия; на том — пока — можно было и помириться с верными аракчеевцами. Вчера было рано, завтра будет поздно; ей, гряди отче Фотие, старый ратоборче!

И Фотий грянул.

ПОБОРНИК ЦАРЕЙ

Голицын роковым образом обманулся в своих расчетах.

Митрополит Серафим и впрямь был «муж прост». Но вполне сложен был граф Аракчеев, который до поры до времени предпочитал оставаться в тени. И Фотий, несмотря на всю свою некнижность, тоже оказался отнюдь не простецом. Очень скоро стало ясно, что быть голицынским тараном он не намерен. Напротив того, сам отводит «князю-наперснику» вполне «орудийную» роль. Если тот целил в международных масонов, чтобы рикошетом попасть во внутренних врагов священного порядка, то Фотий ограничиваться этим не собирался. Перед ним стояла глобальная задача, сопоставимая с той, что позже встала перед бактериологом Пастером: раз и навсегда привить человечество от сибирской язвы иллюминатства, отраслями которого он считал не только вольных каменщиков, но и лютеран, и католиков, и библеистов. С тайных обществ следовало лишь начать, потом предстояло приняться за инославных гастролеров, чтобы в итоге добраться до корня всех зол, до возлюбленных князем обществ — библейских.

Потому уже во время первой встречи он постарался полностью овладеть княжей волей: дабы Голицын «рад был делать все, что Фотий внушал». А затем попробовал отсечь от Голицына главного русского революционера и злоумышленника — архиепископа Московского Филарета, который, по мнению Фотия, «многолетно имея доверие у князя, не токмо не направлял его сердце в пользу святой церкви и благочестия, но при его влиянии на князя, содружестве, все секты, все нововведения и прочие соблазны князь делал, самого Государя вовлекал время от времени в большие заблуждения, и Россия потоплялась от зловерия». Примечая, что Филарет, «когда где» с ним «сретался, то вид лица имел даже изменен», Фотий толковал это так: архиепископ Московский, «видев уклонение князя от себя к митрополиту более, имел зависть и неудовольствие к Фотию».