Александр I. Самодержавный республиканец

Однако, на наш взгляд, дело было не только и не столько в этом. Нельзя не заметить изменения в отношении к религии, а также к вопросам нравственного развития и совершенствования человека, которое происходило в душе Александра I. Справедливо замечает американский историк Р. С. Уортман: «После Наполеоновских войн его взор обратился к небесам и, не оставляя надежду на реформы, он начал стремиться скорее к духовному, чем к земному совершенствованию жизни своих подданных»^{184}. Помимо прочего, это означало резкое изменение героического образа русского государя, пытающегося преобразовать свою империю в соответствии с вновь открывшимися перед ним идеалами и перспективами. Древнеримский стоик превращался в смиренного искателя Высшей правды.

Подобный перелом не мог произойти без мучительных переживаний, без упорных поисков подлинной религиозной истины. Поначалу православные архиереи в пышных одеяниях, украшенных панагиями и орденами, виделись Александру представителями всё той же надоевшей ему государственности, которая неустанно напоминала о екатерининских и павловских временах. Как уже отмечалось, это торжественное отрежиссированное великолепие двора было для него бессмысленным и труднопереносимым. И наоборот, идеи, проповедуемые мистиками и различного рода христианскими сектантами, необычайно гармонировали с его давними мечтами и сентиментальными представлениями, постепенно получавшими налет становившегося модным романтизма.

В 1813 году, будучи в Силезии, монарх посещает колонию протестантов-гернгугеров[6], уверявших, что их вера возникла во времена Кирилла и Мефодия и освящена этими святыми. По мнению гернгутеров, их собрат Петр Валдус в свое время успешно боролся с мраком папского заблуждения, сам Ян Гус принадлежал к их братству, но потом многие забыли о духовных подвигах этих героев, а потому истинно верующими остались только чешские (моравские) братья. Они отвергали пышные обряды и даже сами церковные строения, считали иконы признаком идолопоклонства и не верили во многих провозглашенных Церковью святых. Братья молились в уединении и никаких посредников при общении с Богом не признавали. Главным для них было евангельское учение о нравственности и повсеместном присутствии Святого Духа, продиктованное самим Всевышним.

Эта вера понравилась Александру Павловичу своей простотой и отсутствием пышных обрядов, но, прежде чем думать о том, как сделать русских крестьян гернгутерами, он захотел познакомиться и с другими ответвлениями христианства. В 1814 году государь встретился в Лондоне с представителями квакеров[7] и, выслушав их, согласился с тем, что обряды совсем не обязательны, молиться можно и про себя, а главное служение Богу является чисто духовным. В 1818-м те же квакеры приехали в Петербург специально для того, чтобы помолиться вместе с императором. При расставании растроганный монарх даже поцеловал руку у одного из руководителей квакеров. Они встречались и в 1822 году, и в 1824-м, но былой теплоты между ними уже не возникало, может быть потому, что религиозные взгляды и предпочтения Александра заметно изменились. Одновременно (1814–1815) монарх не без подсказки фрейлины Р. С. Стурдза увлекся пророчествами баронессы Варвары Юлианы фон Крюденер.

Эта необычная женщина рассказывала ему о своих видениях, уверяла, что знает судьбу мира, в частности, что царь Севера победит царя Юга и зло будет наказано. Одновременно баронесса упрекала Александра за гордыню и обвиняла в действительных и мнимых прегрешениях, а тот рыдал, вспоминая об убийстве отца, о неверности жене, о прежнем полуатеизме. «Крюденер, — говорил царь, — подняла щедро передо мною завесу прошедшего и представила жизнь мою со всеми заблуждениями тщеславия и суетной гордости»^{185}. В дальнейшем баронесса, по словам Н. И. Греча, «помешавшаяся на святости», в своих проповедях в разных странах Европы стала касаться таких острых вопросов (греховность собственности, неправедность любого богатства), что ее начали отовсюду высылать. Удалил ее из Петербурга и переменившийся к тому времени Александр, а умерла Варвара Юлиана в 1824 году в своем имении в Крыму.

Монарх же продолжал обращаться ко всяким пророкам и пророчицам, желая узнать намерения Провидения. Юродивый Никитушка Федоров, вызванный к монарху как пророк, даже был награжден чином коллежского регистратора (XIV класс по Табели о рангах). Однако как только пророки заходили слишком далеко, пытаясь вмешаться в реальную политику или проникнуть в душевные тайны самодержца, они высылались из Петербурга и больше к их услугам никогда не прибегали. И вновь приходится говорить о неоднозначности последствий происходивших с царем трансформаций. Религиозный экстаз Александра Павловича содействовал росту в обществе искреннего и лицемерного мистицизма, истинного благочестия и ханжества, выдающего себя за подлинную веру.