Алекс и Адель. Рождество в Нью-Йорке

Со стоном и не открывая глаз, сдавливаю его голову руками, зарываясь пальцами в мягкие волосы.

— И так не было….

Сжимает моё бедро, приподнимая, чтобы точно впечататься в мой пульсирующий центр.

— Боже мой… — Выгибаюсь дугой, потому что хочу почувствовать это давление ещё раз.

И ещё раз… и ещё…

— И этого не было…

От ощущений меня прошибает горячей волной, которая устремляется вниз. Туда, куда он давит своим твёрдым пахом. Раскачивает бёдрами и ударяет опять, так, что я, запрокинув голову, шепчу без остановки его имя:

— Алекс…

— Ага… и этого… не… было…

Немцев находит мою ладонь и кладет себе между ног. На абсолютно каменную эрекцию, жар которой я чувствую даже через его джинсы!

— Сожми меня, Адель, — стонет мне на ухо. — Давай, блин… хватит думать…

Подчиняюсь, потому что нахожусь под долбаным гипнозом! С восторгом сжимаю каменную длину, отчего он урчит как кот!

— Вот так… м-м-м… — звуки его удовольствия сводят меня с ума.

Интимные. Возбуждающие до дрожи. В моём белье такой потоп, что его можно будет выжимать и вешать сушиться на батарею, если я сумею выбраться из под Немцева сегодня вечером. Но… отголоски разума и логики уже вовсю пакуют чемоданы.

Хнычу, ëрзая под ним и… о, ужас! Поднимаю вверх свои бёдра, безмолвно прося о добавке. О том, чтобы он тоже потрогал меня!

Вместо этого он вдруг замирает и бормочет, поцеловав мой висок:

— Захочешь ещё — придётся хорошенько попросить…

После чего скатывается с меня и, перевернувшись на живот, начинает громко сопеть.

Глава 9

Раздражающие лучи утреннего манхэттенского солнца бьют по глазам, когда хмуро провожаю взглядом жёлтые шашечки такси.

Злая, нервная, психованная… и неудовлетворенная.

Я никогда не бываю психованной. Это вообще не свойственное мне состояние! Мой инструктор по йоге говорил, что залог здорового духа — избавляться от отрицательной энергии через раскрытие чакр раньше, чем она тебя сожрёт. Я пыталась раскрыть их с самого рассвета, два часа промучившись на ковре в номере отеля, но моя аура по-прежнему настоящее дерьмо.

Меня не радует даже свежий круассан и стаканчик кофе, зажатые в руках. Меня вообще ничего не радует!

Бредя по какой-то стрит, номер которой не запомнила, достаю из кармана телефон и, немного подумав, фотографирую утренние сугробы и невысокие кирпичные дома. Залив фотографию в соцсети, проваливаюсь в сторис своей старшей сестры. На фото она лежит в кровати, обложенная своими детьми и мужем, который смотрит в камеру из-под густых тёмных бровей хмурым неприветливым взглядом.

Он тоже Немцев, и он совсем другой, не такой баламут, как Алекс! А вот Фёдору Немцеву я неоднократно советовала задуматься о своих чакрах, потому что они у него явно забиты.

«Дом, милый дом *смайлик крейзи*», — гласит комментарий.

Это странно, но моя сестра и её муж… они практически никогда не расстаются. Они будто приклеенные друг к другу. Разве это не опасно? Разве любви не нужна свобода? А чувства не остывают, когда вы вместе столько лет рука об руку?

Это то, что не даёт мне покоя и терзает. Кучи пар вокруг меня выглядели как намагниченные, а потом разбегались, швыряясь друг в друга упрёками и удаляя совместные фото из социальных сетей.

Перепрыгивая через кучу мусора, пишу в ответ на историю сестры:

«Вы спите? Позвонить хочу»

«В душе. Пять минут», — тут же отвечает она.

За это время я успеваю сфотографировать кучку рабочих в оранжевых спецовках и несколько бомжей, от которых стараюсь держаться как можно дальше. Они меня пугают, хотя в мире есть вещи и пострашнее манхэттенских бомжей. Например, знать, что после секса со мной Алекс Немцев на другой день примется смотреть на тот берег, где трава зеленее. Ну… может, и не после первого, а… тридцать первого…

Боже.

От отчаяния скулю, запрокинув голову. Вчерашний день забыть у меня уже точно никогда не получится! Потому что я, в отличие от своего лучшего друга, была трезва и при памяти!

Где он, чëрт его дери?

Я не звоню первой, потому что… я трусиха!

— Привет, мелкая! — Мокрая рыжая голова Тони появляется на экране моего мобильного. — Как там… м-м-м… музейная жизнь города?

— Мы были в баре, — насупившись, отвечаю. — Дважды.

Весь этот толстый троллинг моей семьи меня достал!

— О-о-о… это меняет дело, — посмеивается она, пристраивая телефон на на своём туалетном столике. — А где твой вундеркинд?

— Наверное, подыхает от похмелья, — говорю сердито, а потом напряжённо замечаю: — Ты сказала «твой».

— А? — переспрашивает непонимающе, точечно нанося на лицо крем, а потом кричит куда-то в сторону: — Немцев, я разговариваю с Аделькой!

— Ты… — безжалостно кусаю губы, пытаясь вернуть её внимание обратно. — Ты сказала… «твой вундеркинд». Почему ты так сказала?

Мне важно это узнать именно сейчас, когда я по щиколотку утопаю в снегу среди небоскребов. Почему она не говорила ничего такого раньше? Я бы… запомнила…

— Адель, — вздыхает сестра. — Ты сохнешь по нему с восьми лет. Думаешь, этого кто-то не знает?

— А кто ещё знает? — лепечу я.

Проигнорировав мой вопрос, она продолжает: