Альбом идиота

— Телефон здесь найдется? — спросил он.

— Ни к чему мне телефон. И который был, я его сняла и сдала по закону.

Игнациус подмигнул со скрипом.

— А что, Анастасия Никодимовна, раз уж мы подружились, дайте мне три рубля в долг. А лучше все пять, я верну завтра, я — честный.

Старуха посмотрела на него так, будто оправдывались ее худшие предположения.

— Небогатая я, живу на пенсию, капиталов для тебя не скопила…

— Залог оставлю.

Игнациус расстегнул часы.

— Тута не лонбард!

Она бухнула дверью.

Где-то звонко тикало. Наверное, жестяные ходики с тяжелыми гирями. Игнациус хотел уже плюнуть на все и уйти, но старуха появилась опять, зажав в суровом кулаке две измятые бумажки.

— Четыре рубля здеся. И вот рубель мелочью. Не отдашь — по судам затаскаю.

— Спасибо…

— А в девять часов запруся на крюк и лягу, стучи не стучи! — крикнула старуха вдогонку.

Первый автомат не работал, второй тоже не работал, а в третьем, оледенелом по уши, выстроились унылой чередой пятнадцать длинных гудков.

Трубку сняла мать Жеки.

— Их нету дома, они ушли к Македону, вернутся поздно, кто им звонил, что передать?

— Передайте горячий привет, — сказал Игнациус.

— От кого?

— От Менделеева.

— Сейчас запишу…

У Македона телефона не было. Игнациус морожеными пальцами набрал другой номер.

— Это — я, — нервничая, сказал он.

— Добрый вечер…

— Ты меня не узнаешь?

— Хорошо, что вы позвонили, как ваше здоровье, я уже волновался за вас, — очень ровным искусственным голосом ответил Анпилогов.

— Ты что — не один? — спросил Игнациус.

— Да.

— И разговаривать неудобно?

— Да.

— Видишь ли, со мной произошла странная история, — Игнациус вдруг осекся, потому что именно эти слова употреблял когда-то Грун.

— Я вас слушаю, — напомнил Геннадий.

— Как там на работе? Надеюсь, меня не уволили?

— М-м-м…

— Что?!

— Позавчера, — сказал Анпилогов.

— Ты серьезно?

— Конечно.

— Я сейчас приеду.

— Хорошо, я буду ждать вас завтра, прямо с утра, — очень вежливо, но непреклонно сказал Анпилогов.

Удар!

Напротив автомата была закусочная — три притиснутых столика в тусклом подвале. Игнациус взял курицу, подернутую зеленоватым жиром, хлеб и мутный кофе в кружке с отбитой ручкой.

— Стакан дать? — лениво спросила буфетчица.

— Пока не надо…

Он сел и отхлебнул коричневой жижи, которая огнем потекла в желудок. Сразу же навалилась усталость. Спать… спать… спать… Время стекало с него, как сухой порошок. Курица была совсем деревянная. Она, вероятно, сдохла в прошлом году, а перед этим долго болела и покрывалась язвами. Такая у нее была судьба. На невытертом столике блестели разводы. Вечер в окне быстро синел и загустевал чернотой. Кажется, Игнациус куда-то проваливался. Он брел по безжизненной, кремнистой, раскаленной полуденным зноем земле, которая плоской равниной уходила за горизонт. Земля была — уголь пополам со стеклом и шлаком. Дымный нагретый воздух дрожал над нею. — Я устал, я больше не хочу идти, — хныкал Пончик, обвисающий на руке. Пожелтевшие глаза у него закатывались. — Надо идти, уже немного, — отвечал Игнациус. — Зачем надо? — спрашивал Пончик. — Затем, что будет река. — А когда будет? — Не знаю. — Ты ничего не знаешь… — ныл Пончик. Загребал сандалиями серый шлак. Почва справа от них с горячим металлическим скрежетом вмялась, будто наступил невидимый мамонт, осталась лунка метра полтора в диаметре. А затем с таким же скрежетом вмялась еще, но уже левее: попадания были неприцельные. Пончик сел на землю и скорчил плаксивую рожу. — Я дальше не пойду, — сказал он. — Тогда загнемся, — сказал ему Игнациус. — Почему? — Потому что здесь жить нельзя. — А почему нельзя? — Потому что нельзя. — Это тебе нельзя, а мне можно, — возразил Пончик. Выковырял из шлака толстое бутылочное донышко, откусил сразу половину его и довольно захрустел стеклом на зубах. — Очень вкусно, хочешь попробовать? — предложил он.

— Очень вкусно, — повторил Игнациус.

Буфетчица незлобиво толкала его в плечо:

— Давай-давай, закрываемся… Дома проспишься, живешь-то далеко?

— Рядом, — сказал он, поддерживая чугунные веки.

На Лиговке, высвеченная снегом, шуршала людская беготня, и летали над асфальтом красные тормозные огни. Было около восьми. Голова разламывалась на дольки. У продовольственного магазина остановилось такси и вышла веселая пара. Игнациус придержал дверцу.

— Свободны? Проспект маршала Блюхера… Угол с Ведерниковой…

Он позвонил, но ему не открыли. Тогда он сказал, отгибая обивку у косяка:

— Галина Георгиевна, я знаю, что вы дома, я видел свет на кухне, откройте, пожалуйста, иначе мне придется стучать ногами.

Дверь распахнулась.

— Если будете хулиганить, я вызову милицию, — заявила мама Пузырева.

Она была бледна и решительна.

— Где Сергей? — спросил Игнациус.

— Его нет.

— Где он, я спрашиваю…

— Сережик у Вали…

Ее выдала интонация.

— Сергей! — крикнул Игнациус.

В глубине квартиры что-то бренчало.

— Суд определит те дни, когда вы будете встречаться с ребенком, — ненавидя, но пытаясь остаться спокойной, сказала мама Пузырева.

Игнациус подался вперед.

— Пропустите!

— Мальчик травмирован всей этой историей…

— Какой историей? — тоже наливаясь ненавистью, спросил Игнациус.