Алая нить

Она открывает двери в святая святых: кабинет отца. Ребенком Лола любила забираться с ногами на холодный кожаный диван и изучать историю корриды по графическим этюдам, украшающим стены. Она и сейчас по привычке пробегает по ним глазами: древний ибер, приводящий в исполнение ритуал жертвоприношения, Сид, лихой кабальеро на лошади, бой быков шестнадцатого века на Пласа Майор, а вот и Андалусия – место рождения современной пешей корриды. На арене – низшие классы, не имеющие своих лошадей. Замыкают исторический экскурс наброски тех, кто придумал приемы современной тавромахии. Здесь и Хоакин Родригес по прозвищу «Кастильярес», и Хосе Дельгадо Гера – «Пепе-Ильо», и прославленный Хуан Бельмонте, и Рафаэль Гонсалес – «Мачакито». Довершает картину временных хроник огромный портрет самого дона Хосе в костюме бравого матадора.

Лола устраивается за столом напротив картины. Справа – открытая книга, слева – недописанное письмо (компьютеров папа не признает). Наточенные карандаши, предвкушающие работу, телефон, застывший в ожидании звонков, и фотография с изображением детища сеньора Риверы. Лола вглядывается в немые стены школы матадоров: на втором этаже здания, за третьим окном слева – еще один кабинет. Неужели парадом в обеих комнатах станет командовать человек, жаждущий поскорее избавиться от их еще живого хозяина? Девушка переводит взор на большой портрет отца. Пепе Бальенте смотрит на нее свысока.

– Ты почти приказываешь мне, папа, – тихо шепчет Лола, и ей чудится, будто всегда высокомерное, чуть надменное лицо на картине теплеет и смягчает свои требования. Лола не сводит глаз с изображения, продолжая вести с ним молчаливый спор.

– Моя школа будет жить, – нашептывает ей портрет.

– Она перестанет быть твоей!

– Ты будешь счастлива.

– Нет.

– А как же белое платье, фата?

– Они испачканы подлостью.

– Я мечтал ввести тебя в церковь.

– Ты ввел меня в храм корриды.

– Я хотел, чтобы у тебя была семья, Лола!

– Ты – моя семья, папа!

– Ради меня, доченька!

Лола смотрит на отца сухими глазами. Слез нет. Она жесткая, непримиримая, цельная.

– Прости, родной, не могу, – произносит она вслух.

Не выходя из кабинета, словно приглашая сеньора Риверу в свидетели, Лола крутит диск старомодного телефона.

– Можешь быть прокурором, можешь адвокатом, мне все равно, – говорит Лола матадору на стене и, услышав в трубке голос, который уже успела возненавидеть, произносит:

– Знаешь, ты абсолютно прав. Скакать беременной у кровати тяжелобольного мне ни к чему.

– Я знал, что ты согласишься, – победно отвечает Андрес.

Лола от души радуется тому, что они разговаривают по телефону. Окажись он рядом, она наверняка приложилась бы к его самодовольной физиономии.

– Я нашла более простой выход из этой ситуации. Гораздо лучше того, что предложил ты. – Женщина еле сдерживает рвущуюся наружу агрессию.

– Какой? – Легкое разочарование, невнятное беспокойство, но подвоха он пока не чувствует.

– Не беременеть! – отрубает Лола.

– А как же…

– А никак. Завтра в бухгалтерии получишь расчет.

Девушка кладет трубку, подмигивает портрету и покидает кабинет, охваченная странным ликованием, будто она выиграла один из самых важных боев в своей жизни, вышла победителем из сражения с человеческими слабостями.

Сильная Лола вычеркивает из расписания не только свадьбу – отменены La Magdalena в Кастельоне, Corpus Christi в Гранаде и Colombinas[78] в Уэльве, отвергнуты приглашения в Аликанте, Альхесирас и Сантандер, не дождутся в этом сезоне Лолиту в Бадахосе, Валенсии и Севилье. Помилован только Мадрид. Когда-то один богатый незнакомец не бросил на дороге одинокую маленькую цыганку. Пришла пора платить по счетам.

Сначала Лола просто сочувствует, подбадривает, вселяет уверенность, сопровождает отца в больницу и на работу, на приемы к врачу за результатами анализов и к королю за орденом Золотого Руна[79]. Потом превращается в руки и ноги сеньора Риверы, участвует в занятиях, демонстрируя ученикам приемы, выполнение которых требует сноровки даже от опытного матадора. Затем ей приходится овладеть отцовским голосом, теми интонациями, звучание которых заставляло работать даже самых ленивых из вверенной ему ватаги.