Акула пера в СССР

— Пантелевна! — я стянул с себя рубаху и утерся ею же. — Закончились дрова уже!

— Да ты, мабыць, двужильный, Германушка? Этак и жонка тебе не одна нужна будет, а две! И не прокормить тебя, наверное? Вон какой ты вялики!

Организм у Белозора-меня на самом деле был великолепный. Такой легкости в движениях, такой координации я в своем теле никогда не чувствовал. Вот что значит — генетика! Полешуки — они такие.

После горы поколотых и сложенных дров чуть-чуть ломило поясницу, руки и плечи налились приятной усталостью. Пожалуй, было понятно, почему Викторович уверял, что положит на лопатки в редакции любого — даже в свои семьдесят лет. И какого черта он в армии не остался? Был бы там каким-нибудь спецназовцем ГРУ, и резал бы сейчас сомалийских пиратов, и готовился к штурму дворца Амина… Ну да, в общем-то понятно, почему не остался. Не того склада наш Викторович. Он человек размеренный, спокойный. Не то, что я. Хотя, если вспомнить кастет в кармане…

У Пантелевны нашлась пахнущая нафталином тельняшка — ее я и надел, умывшись перед этим в бочке с дождевой водой, которая стояла под водостоком.

— Цыганы делали! Народ вороватый, но и рукастый тоже… Они к Купалью сюда из Молдавии доезжают… Будет липень — отложи грошей, и себе купишь. Ну, пойдем драничков покушаешь.

Липень — это июль.

Жареные в печи драники из белорусской бульбы, да с густой сметанкой, золотистые, с корочкой, посыпанные мелко нарубленным только-только взошедшим зеленым луком, который рос в ящиках на окне, рядом с помидорной и огуречной рассадой — это было нечто! Я разве что не урчал от удовольствия, а Пантелевна знай подкладывала.

— Ты приходи ко мне вечерять, Германушка. Хочешь — приноси харчи, а я тебе гатуваць буду?

— Ух, Пантелевна, предложение — самое замечательное. А холодильник у вас есть?

— Это откудова? — удивилась она. — В леднике храню! Погреб у меня… Ты ж сам зимой с Петровичем лед на Днепре пилил!

— А, точно… Запамятовал.

— Ну ты кушай, кушай… Может, тебе чарку налить?

Пантелевна не стала ждать ответа, достала откуда-то бутыль с мутной жидкостью, поставила на стол. Следом за ней появились два граненых стакана. Бабуля лихо плеснула ровно на толщину пальца — себе и мне.

— Ну, Германушка, будзьма! — и опрокинула залпом в себя огненную воду.

Во даёт бабка! Когда я выпил этого зелья — то разве что дым из ноздрей не пошел. Крепости горелка была невероятной! В свое оправдание она сказала:

— Чтоб кровь старую разогнать.

Я засобирался домой, поблагодарив замечательную старушку за ужин и, ощущая приятную теплую тяжесть в желудке, вышел на улицу.

* * *

Было уже поздно — дрова и драники отняли кучу времени, потом я еще осматривал свои новые владения — дом, сарайчик, баню и огород — проводил инвентаризацию. И даже мощный белозоровский организм уже рубило спать. Электричество в доме имелось — по улице шли ЛЭП, а потому, щелкнув выключателем, я быстро сориентировался со спальным местом: Гера обитал в большой комнате с тремя окнами, на жесткой кровати с тюфяками. Это было прекрасно — пружинные чудовища с продавленными человеческими задницами впадинами оставались моим кошмаром с самого детства.

Присмотрев на завтра свежую одежду в шкафу, я погасил освещение и уселся за письменный стол, и при свете странного ночника из мыльного камня в виде совы принялся распивать бутылку коньяка, надеясь, что это поможет вернуться в такой паскудный, но всё-таки родной две тысячи двадцать второй. Одновременно с этим я нашел в ящике полпачки писчей сероватой бумаги и простой карандаш, и между глотками ненавидимого мной напитка — прямо из горлышка! выводил пункты плана по спасению мира, то есть — превращения Дубровицы в Нью-Васюки и центр вселенной.

1. ДЕНЬГИ — ВАРЯЖСКИЕ КЛАДЫ — МОХОВ — МЕТАЛЛОИСКАТЕЛЬ

2. НЕФТЯНКА — МЕСТОРОЖДЕНИЯ — ИСАКОВ

3. ГИДРОЛИЗНЫЙ — ЛИГНИН — КОТЛЫ — СХЕМА

4. ПРИРОДНЫЙ ПАМЯТНИК — МИНЕРАЛЬНЫЕ ИСТОЧНИКИ — ВЕКОВЫЕ СОСНЫ — ЗДРАВНИЦА

5. ДЕРАЖНЯ — ВТОРАЯ ХАТЫНЬ — МЕМОРИАЛ

6. МОРЕНЫЙ ДУБ — ПДО — ВОЛКОВ

7. БРАКОНЬЕРЫ — БАЗА — ОХОТНИКИ И РЫБОЛОВЫ

8. ПОРЫВЫ НА КОЛЛЕКТОРЕ — ВОДОКАНАЛ — ДИРЕКТОР?

9…

Бутылку я не осилил, и, почувствовав что еще стопка, и меня вывернет наизнанку — повалился на кровать, надеясь проснуться если и не в своей малосемейке на диване, то хотя бы на койке Макановического психоневрологического диспансера.

* * *

Звук механического будильника был резким и мощным, и таким гадостным, что я подскочил, матеря всё на свете, споткнулся о табурет у стола, сшиб сову из мыльного камня и пришел в себя, глядя в зеркало большого трюмо у стены. Это был всё еще он — Герман Викторович Белозор, двадцати семи лет от роду, надёжа и опора региональной прессы СССР. Рожа у него-меня была опухшая и какая-то грустная. Голова трещала, во рту снова поселились дохлые псины, и я дал зарок — никакого больше алкоголя, пока не освоюсь тут окончательно. Я, нахрен, даже не помнил, что заводил клятый будильник! На шесть, чтоб его, утра!