Акула пера в СССР

— Гера, вы меня не слушаете? Вы ведь придете на премьеру?.. — она чуть поменяла позу.

Я думал, эти фишки появились с явлением такой казни египтской, как инстаграм, а оказалось — женщины владели этим вечность.

— А когда премьера?

— Сегодня, Гера! — в ее голосе было столько укоризны, что, будь я Герой, я бы точно приперся с огромным букетом цветов, на который, наверное, потратил бы всю оставшуюся двадцатку.

Но Герой я не был, и потому глянул ей в глаза и сказал:

— Нет, — и, развернувшись на каблуках, пошуровал по асфальтовой дорожке прочь.

Он мне еще спасибо скажет, если мне удастся свалить отсюда обратно, в своё тело и своё время.

До Слободки было около пяти километров, так что времени на подумать хватило. Я уже понял, что со мной случилось, и принял это как данность.

Я — попал. Ну так, как попадают герои книжек про попаданцев. Только — не в обожаемый мной век 19, железный, поистине суровый век, с пароходами, револьверами, сыщиками, хрустом французской булки и прогрессом, который шагает семимильными шагами, а в самый советский из всех периодов. Брежневская эпоха, она же застой. Время юности моих родителей, эдакий глаз бури между ужасами Великой Отечественной и маразмом перестройки. Черных воронков и краповых околышей уже не было, черных кожанок и бритых затылков — пока не было. Можно было выдохнуть и осмотреться. В конце концов — вдруг я тут временно? Может быть, если хорошенько напиться еще раз — то вернусь обратно? Что там у него было — коньяк? Ненавижу коньяк.

Но в магазин зашел. "Дружба" была как раз по пути. С таким названием гастроном просуществовал долго, только году этак в 2020 его выкупили и переименовали во что-то американоподобное. Но здесь — "Дружба" предстала передо мной во всей красе.

Первое, что я увидел, отворив двери — это монументальная краснощекая продавщица в халате, который имел в виду, что он белый, и в синем переднике. Богатырскими движениями она нарезала вареную колбасу и заворачивала ее в крафтовую оберточную бумагу, и в таком виде взвешивала на больших синих весах. Потом орудовала гирьками, называла вес, цену, протягивала кусок вожделенной докторской покупателю и с видом царицы говорила:

— Дальше!

Я, как зачарованный, смотрел на толстенную стопку бумаги, которая уменьшалась весьма стремительно, и пытался посчитать, какие бабки эта хитрая тетка делает в сутки, или сколько батонов колбасы она уносит домой в конце смены?

— Кабы добра жыць у шчасi, трэба красцi, красцi, красцi! — сказал мне в самое ухо дедок в какой-то странной тюбетейке. — Глянь, какой мамон Гавриловна наела! Небось не бумагу топчет! Ты в очереди стоишь или так — посмотреть пришел? Колбасу когда еще завезут, так что давай, шевелись.

Я только хмыкнул и пошел в ликеро-водочный отдел за коньяком. "Двин" я тут, пожалуй, не найду — не тот уровень, а вот что-нибудь попроще…

Что-нибудь попроще стоило четыре рубля пятьдесят копеек и было ординарным трехзвездочным коньяком, бутылка которого идеально вошла во внутренний карман пиджака. На выходе я полюбовался на очередь с банками и бидонами — за сметаной, и продавщицу, которая наливала эту самую жирнючую сметану при помощи гигантского черпака жестами, достойными кисти Боттичелли.

— Проходите, товарищ, не задерживайтесь! — засуетились сзади и я вышел наружу. Дубровица была гораздо менее многоэтажной, чем в мое время, только-только был возведен Квадрат — так в народе звали район панельных девятиэтажек. Частный сектор преобладал — из деревянных и кирпичных хат доносились запахи стираной одежды, табака и, конечно же, жареной бульбы — с луком, салом и первым весенним укропчиком — самой вкусной еды в мире!

Рот наполнился слюной, и я понадеялся, что у Викторовича дома есть какие-никакие запасы продовольствия, потому что возвращаться в магазин категорически не хотелось.

* * *

Вообще-то всё было не так плохо. Например, угоди я в Средневековье — там и думать нечего, сдох бы в первый день. На костре бы сожгли как колдуна, или сам бы помер, порезавшись о незнакомую острую железяку. Ну и чисто статистически — занесло бы меня, скорее всего, в крестьянина, а если проводить параллели с профессией — то, например, в герольда или монаха-летописца, тоже не слава Богу. Да и та же любимая эпоха пара и телеграфов грозила антисанитарией, эпидемиями, голодом и сословным неравенством. В конце концов, я угодил в родную Дубровицу — то есть начинать нужно было не совсем с нуля, кое-какие базовые знания у меня имелись. Попади я в ту же Москву — справиться было бы гораздо тяжелее! Опять же — родная редакция, где всё в общем-то знакомо, только вместо набора статей на компьютере нужно было писать от руки, или идти клянчить печатную машинку, а верстали всё не в ИнДизайне, а на листе ватмана, вручную, вымеряя линейкой площадь фотографии и размеры текста статьи.