Актриса

— Теперь помню. — Огромные глаза Жени стали узкими и злыми. — Я всегда чувствовала, что он насквозь фальшивый. Во всем. И в своей бездарной драматургии, и в отношениях… Алене-то это за что?

— За талант! — не задумываясь, объяснила Энекен. — Человек всегда за свой талант несет крест. Для Алены — это любовь к человеку, который недостоин с ней рядом стоять. А он облокотился на нее и использует в своих целях.

Женя вдруг тихо, по-детски заплакала, судорожно вздыхая и размазывая по лицу потекшую с глаз тушь.

— Птичку жалко, — передразнила ее всхлипывающим голосом Энекен. — Где твоя простыня? — и, вырвав из рук Жени платок, осторожно промокнула ее мокрые щеки. — Не реви, дурында. Еще не вечер. Еще все будут счастливы и умрут в один день с тихой улыбкой блаженства. Успокойся, детка. Давай подумаем о тех, кому сейчас намного хуже. А что касается меня… то мне уже давно все по барабану. Это тогда я была, как Чацкий. «Прочь из Москвы! Сюда я больше не ездок! Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок…» Время, время, время — великий целитель. Теперь я и сюда «ездок», и куда угодно. Только вот с мужиками был полный напряг. Чем больше они на меня западают, тем яростней я их ненавижу. А в нем… в нем все другое. Этот Адам… я чувствую его обонянием или какими-то другими клетками неведомых нам органов, которые сигналят о своем наличии лишь в исключительных случаях… Все, Евгения, у меня мало времени. Мне нужен его телефон.

— Жди меня здесь. — Женя встала и повернула к свету лицо. — Очень заметно, что рожа зареванная?

— Тебе идет, — успокоила ее Энекен. — А то чересчур вид здоровый и благополучный. Зато теперь каждый увидит, что ты творческая личность — муки и страдания облагородили твою внешность.

— Вот балаболка! — улыбнулась Женя и протяжно вздохнула: — Бедный, бедный Адам, живет себе и даже не догадывается, какая ждет его участь!

Женя ловко увернулась от нацеленной в нее диванной подушки и скрылась за дверью.

Этажом выше, где располагались женские гримуборные, Инга Ковалева собирала свои вещи. Дверь в гримерную была распахнута, и в коридоре напротив сидел озадаченный Петр Сиволапов. Его всегда самоуверенное выражение лица непривычно заменила маска растерянности.

Нервными, торопливыми движениями Инга сгребала из ящичков стола коробочки с гримом, пудрой, просматривала какие-то тетрадки, рвала записки — одним словом, она решилась на поступок и теперь воплощала его в действие. Уложив все в изящный кожаный чемоданчик, Инга взяла ручку, разложила на столе чистый лист бумаги и задумалась.

— Заявление об уходе пишется главному режиссеру или директору?

Ее голос прозвучал так беспомощно и жалостливо, что Петр вскочил со стула и вошел в гримерку.

— Я же просила… — начала Инга, но Петр прервал ее.

— Ты просила не заходить, пока ты собираешь вещи. — Он положил руку на плечо девушки. — Не торопи события, Ингуша, прошу тебя. Никогда не надо рубить с плеча. Все еще устроится, вот увидишь. Мы же говорили с тобой, что Алена не может единолично ставить весь репертуар, в портфеле театра лежит пьеса Ануя, Тургенев, две современных пьесы. Придет другой режиссер — или на постановку или в штат. Алена так задумала «Двенадцатую ночь», что дай Бог выпустить спектакль до конца сезона. Она сама лихорадочно ищет еще одного режиссера, а это значит, что появится человек, который видит совсем по-другому, и у него возникнут другие приоритеты и пристрастия. Ты же понимаешь, детка, что в искусстве все субъективно… И мы уже обсуждали с тобой, что Алена на подсознательном уровне — а у нее оно развито до ясновидения — чувствует, что между нами… между мной и тобой…

— Я так тебя люблю, — горестно прошептала Инга, и огромная капля шлепнулась на лист бумаги.

— Деточка, родная, я тоже безумно тебя люблю… но потерпи чуть-чуть. Алена очень жесткий и непредсказуемый человек… В этой ситуации нельзя нарываться. Тем более ты видишь, как лихорадит театр — одно происшествие за другим, и все накануне юбилея. Сейчас пройдет юбилей, определится с премьерой, и посмотрим, какая будет ситуация. Никогда ничего не надо делать сгоряча. Я понимаю, как тебе трудно, но ведь я с тобой, ну пусть пока на нелегальном положении… Нас двое, а это уже много…

— Боюсь, что уже трое… — Инга развернулась к Петру и прижалась лицом к его мощному, рослому телу. — Вот видишь, ты молчишь… Это всегда неожиданно для мужчины и всегда ожидаемо для женщины. И что бы ты сейчас ни сказал, уж это-то решение я способна принять самолично. Я так хочу иметь от тебя ребенка.

Петр проверил в зеркале над гримировальным столиком выражение своего лица и счел его никуда не годным. Недовольство, легкий испуг срочно надо было стирать, пусть придет ему на смену тихое умиление и восторг предстоящего отцовства. Но менять ничего не пришлось: Инга не собиралась демонстрировать свое заплаканное лицо и прятала его на широкой груди Петра.

— Девочка моя, это прекрасно, только пусть пока — совсем недолго — это останется нашей тайной.