Акт бунта

Спасибо, черт возьми, за это. Тугой комок напряжения в центре моей груди ослабевает.

На кухонном островке лежит стопка почты. Ваза на любимом мамином столике пуста. Несколько высохших лепестков лежат на гладкой поверхности дерева манго, рассказывая очень отчетливую историю — в вазе были цветы, но моя мать ушла и не вернулась. Цветы сгнили. Экономка, не зная ничего лучшего, выбросила букет, но не поставила другой на его место. А также забыла подмести опавшие лепестки — чего Мередит никогда бы не допустила.

По привычке я смахиваю сухие, как бумага, лепестки с поверхности в ладонь и выбрасываю их в мусорное ведро на кухне. Здесь, по крайней мере, все так, как и должно быть. В порядке. Чисто.

Помимо всего прочего — юрист, коллекционер произведений искусства, критик, оратор, убежденная и крайне суеверная католичка — моя мать гермафобка. Даже самое маленькое пятнышко на скатерти вызовет у нее приступ истерии. Отпечаток пальца на чашке винного бокала? Волос в раковине в ее гардеробной? Боже упаси. Из всех помещений в пентхаусе кухня является самой большой заботой Мередит. Иногда ее беспокойство по поводу чистоты столешниц настолько велико, что она принимает пару таблеток «Ксанакса» и ложится спать на три дня, чтобы, черт возьми, успокоиться.

Сегодня приборы из нержавеющей стали идеальны. Плитка под кирпич безупречна. Ни грязи, ни пыли в поле зрения. Вы могли бы есть со столешницы, но это было бы плохой идеей — Мередит узнает, что вы сделали, и никогда не простит вас за это.

Выхожу из кухни, содрогаясь от стерильности этого места. Дальше по коридору, в самом конце, с правой стороны, дверь в комнату, где я обычно сплю, плотно закрыта, как и все остальные. Мередит называет это помещение моей комнатой, но это не так. Здесь есть несколько моих книг. Кое-какая одежда. Несколько старых объективов фотоаппаратов, а также пара моих записных книжек, спрятанных в ящиках, но даже эта комната не избежала обсессивно-компульсивного расстройства Мередит. Поверхности комода и тумбочек свободны от беспорядка. Простыни на кровати «королевского» размера хрустящие, чистые и без единой складки. Все, что принадлежит мне, убрано, скрыто, спрятано с глаз долой.

Даже стопка черно-белых снимков, которые я проявил, когда был здесь в прошлый раз (к которым она поклялась не прикасаться), были либо выброшены, либо спрятаны где-нибудь в ящике, с глаз долой. Что неудивительно.

Корсиканский песок рассыпается по полированному паркету, когда я снимаю туфли. Я слишком устал, чтобы раздеваться, поэтому оставляю одежду и забираюсь на кровать, радуясь, что жалюзи в пентхаусе отлично блокируют не только головокружительную высоту, но и почти весь дневной свет. Я засыпаю еще до того, как моя голова касается подушки.

Завтра мне нужно навестить Мередит.

Но к черту это.

К черту ее диагноз и к черту ее саму за то, что не рассказала мне об этом.

Завтра я возвращаюсь в Вульф-Холл.

ГЛАВА 3

ПАКС

Ничто так не привлекает толпу, как мертвое тело.

А убийство? Убийство может привлечь внимание всей страны, особенно если оно было совершено с применением насилия. Пока я еду по длинной извилистой дороге в гору к Вульф-Холлу, мимо меня проносится не один, а два фургона новостей, которые в спешке выезжают на встречную полосу, чтобы объехать мой «Чарджер». Полиция, должно быть, обнародовала новую информацию о моей погибшей однокласснице. Потрясающе. Теперь стервятники кружат вокруг, готовые рисковать своей жизнью, чтобы добраться до эпицентра места преступления, раньше конкурентов. Как начинающий фотожурналист, я знаю, насколько важна первая реакция публики. А друзья мертвой старшеклассницы? Ее учителя? Запечатлеть их реакцию на любой жуткий лакомый кусочек, про который проговорилась полиция — большой куш, если вы сможете показать ее раньше всех остальных. Можно поспорить на свою задницу, что каждый репортер в радиусе ста шестидесяти километров прямо сейчас направляется в Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир. Я видел в городе еще пять новостных фургонов — это место буквально кишит прессой. Они как мухи, роящиеся вокруг дымящейся кучи дерьма.

А я надеялся, что смогу избежать всего этого.

Теперь мне не только нужно найти способ объяснить Рэну Джейкоби, что я уничтожил шикарную лодку его отца, но еще придется терпеть это дерьмо. Черт.

Мара Бэнкрофт не была моей подругой.

Мне даже не нравилась эта девушка.

Она трахалась не с тем чуваком — по совпадению, с тем самым чуваком, чью лодку я потопил, — и из-за этого один из наших сумасшедших учителей ударил ее ножом тридцать восемь раз. Мара заплатила самую высокую цену за свое увлечение Рэном Джейкоби. Теперь, почти целый год спустя, ее тело было обнаружено, и никто из нас не может обрести покой из-за этого.