Амбер просыпается средь ночи в темноте и удушающем давлении, чувствуя, будто она тонет. В первый ужасный миг ей кажется, что она снова очутилась в сомнительном пространстве по ту сторону маршрутизатора, и по ее мыслям пробираются ползучие зонды, выведывающие весь ее опыт вплоть до самых далеких и тайных закоулков ее сознания. Ее легкие как будто превращаются в стекло и разбиваются на мелкие осколки, но в следующий момент она приходит в себя и хрипло откашливается, жадно вдыхая холодный полуночный воздух музея.
Жесткость каменного пола под ногами и необычная боль в коленях подсказывают ей, что она больше не на борту
Она садится на пол, замечает, что обнажена и снова открывает глаза. Все вокруг приносит чувство необычности и странного неудобства, которого не должно быть. Открывая глаза, она ощущает миг сопротивления, и только потом как веки слушаются ее. Чувство встречи с чем-то забытым и знакомым — будто попасть в родной дом после многих лет странствований. Окружение, вместе с тем, этому чувству решительно не соответствует. Вокруг чернильно-густые тени, из которых выступают яйцеобразные контейнеры, и то, что находится в них, похоже на мечту анатома — тела в разнообразных, но одинаково ужасно выглядящих стадиях сборки. И рядом сидит какое-то необычно нескладное существо, которое и держало ее за плечи — тоже обнаженное, но покрытое оранжевой шерстью.
— Ты уже проснулась, ма шери? — спрашивает орангутан.
— М-м-м… — Амбер осторожно качает головой, ощущая, как липнут мокрые волосы и как ласкает кожу мимолетный ветерок. Она концентрируется на внутренних ощущениях и пытается нащупать реальность, но та не ускользает, не поддающаяся и не вложенная. Все вокруг кажется таким прочным и незыблемым, что ее пробирает мимолетный приступ панической клаустрофобии.
— Лично — нет — осторожно говорит обезьяна. — Но мы переписывались. Аннетт Димаркос.
— Тетя… — Хрупкий поток сознания Амбер захлестывает волна воспоминаний, и она ветвится снова и снова, чтобы собрать их воедино. Сообщение в архиве:
— Точно не знаю. — Орангутан лениво моргает, чешет подмышкой и осматривается вокруг. — Может, он в одном из этих контейнеров, готовится сыграть черта из табакерки. А может, смотался куда-то в одиночку, пока пыль не осядет. Она снова поворачивается к Амбер и смотрит на нее большими, глубокими глазами. — Это будет не тем воссоединением, на которое ты бы надеялась.
— Не тем… — Амбер делает глубокий вдох — десятый или двенадцатый изо всех, которые делали эти новые легкие. — Что с твоим телом? Ты же была человеком. И вообще, что тут происходит?
— Я все еще человек — в тех смыслах, в которых это имеет значение — говорит Аннетт. — Я использую эти тела, потому что они хороши при низкой гравитации, и они напоминают мне, что я уже не живу в биопространстве. И еще по одной причине. Она делает текучий жест в сторону открытой двери. — Ты обнаружишь, что все очень поменялось. Твой сын устроил…
— Мой сын. — Амбер моргает. — Это он пытается засудить меня? Какую версию меня? Как давно? Буря вопросов вырывается из ее сознания и разрывается фейерверками структурированных запросов в публичном секторе мыслепространства, к которому она имеет доступ. Она осознает, что ее еще ожидает, и ее глаза распахиваются. — О, дьявол! Скажи мне, что она еще не здесь!
— К моему большому сожалению, она уже здесь — говорит Аннетт. — Сирхан — странное дитя. Он похож на свою бабушку и подражает ей. И конечно, он пригласил ее на свою вечеринку.
— Его
— Почему бы и нет? Он не говорил тебе, в честь чего ее устраивает? Чтобы отметить открытие его особого проекта. Семейного архива. Он замораживает иск, по меньшей мере — на все время вечеринки. Вот почему все здесь, и даже я. Аннетт довольно ухмыляется ей. — Полагаю, мой костюм его здорово смутит…
— Расскажи про эту библиотеку — говорит Амбер, прищурившись. — И расскажи мне про этого моего сына, которого я ни разу не видела, от отца, с которым я ни разу не трахалась.