Акселерандо

Амбер подходит к ближайшему окну, выглядывает в него и тут же отступает — так жарко снаружи. Дымка пыли и смога нависает над жилыми домами, над фасадами необработанного бетона, над светодиодными рекламными панелями кислотных цветов, и крышами, поросшими спутниковыми сетевыми антеннами. Кажется, что цементом пропитан сам раскаленный воздух. Внизу проносятся скутеры и машины — пожирающие ископаемое топливо грязные и чадящие монстры, каждый из которых — тонна стали и огнеопасных веществ, предназначенная для перевозки всего только одного или нескольких людей. Соотношение масс — хуже, чем у древней МКБР. И повсюду снуют ярко одетые люди. Над головой, поблескивая линзами, проносится дрон службы новостей.

— Точь в точь как дома… Похоже? — говорит у нее за спиной Садек.

Амбер вздрагивает. — Это место, где ты вырос? Это Йезд?

— В настоящем мире он больше не существует — говорит Садек задумчиво. Однако сейчас заметно оживился по сравнению с той едва самоосознающей пародией на себя самого, которую Амбер вытащила из этой башни всего несколько субъективных часов назад, когда она еще была воплощением средневекового образа загробной жизни. Он выдавливает улыбку. — Возможно, это и к лучшему. Знаешь, его уже начинали сносить в то время, когда мы только готовились к отъезду.

— А он глубоко проработан. — Амбер бросает взгляд на картину за окном. Она разветвляет свои глаза и отправляет их маленькими виртуальными отражениями танцевать на улицах иранского промышленного пригорода. Над головой рассекают небесный простор огромные аэробусы, которые несут паломников на хадж, туристов на побережные курорты Персидского залива, а прибыль — на зарубежные рынки.

— Хорошее было время… Лучшее, что я помню — говорит Садек. — Тогда я не проводил там много времени. Я был в Коме, когда учился, и в Казахстане — на предполетных тренировках. Но это было начало двадцатых. После всех неурядиц, после падения стражей… Молодая, энергичная и либеральная страна, полная оптимизма и веры в демократию — то есть того, чего не было в достатке во всем остальном мире.

— Я думала, демократия была там в новинку…

— Нет. — Садек качает головой. — Бунты в поддержку демократии бывали в Тегеране и в девятнадцатом веке, разве ты не знала? Вот почему первая революция… Ладно. — Он прерывает себя жестом. — Политика и вера — взрывоопасное сочетание… — хмурится он. — Но скажи, это — то, что тебе нужно?

Амбер зовет свои разбежавшиеся глаза обратно (некоторые из них уже побывали в целой тысяче километров от стартовой позиции), и сосредотачивается на том, чтобы собрать воедино увиденное ими. — Смотрится убедительно. Но не слишком убедительно.

— В этом и смысл.

— Ну, тогда… — Она улыбается. — Это только Иран? И оставлял ли ты им простор для роста?

— Кто, я? — Он поднимает бровь. — У меня и вопрос моральности этого… проекта вызывает достаточно сомнений, что уж говорить о заступаниях на территорию Аллаха, мир имени его. Я уверяю, что в этом мире нет разумных живых существ, кроме нас. Люди — пустые оболочки из моих снов. Манекены на прилавке. Животные — грубые пиксельные карты. То, о чем ты просила, и ни каплей больше.

— Ну, тогда… — Амбер задумывается. Она вспоминает выражение испачканного пылью лица мальчишки у бензозаправки на пустынной дороге, отбивающего мяч приятелям, оживленный говор двух синтетических домохозяек, одной в традиционно-черном, и другой — в импортированном цветастом евроширпотребе. — Ты уверен, что они не реальны? — спрашивает она.

— Вполне — отвечает Садек, но на один миг на его лице проскальзывает тень неуверенности. — Пора идти? Жильцы уже готовы въехать?

— Да — на первый вопрос, Пьер над этим работает — на второй. Пошли, мы же не хотим, чтобы нас растоптала толпа сквоттеров? — Она зовет его за собой, толкает дверь, и та открывается обратно на площадь. Там дремлет кошмарный захватчик из инопланетных рассказов — ее робокошка — и гоняет во сне мышиные сверхинтеллекты по многомерным киберпространствам. — Я иногда задумываюсь, а есть ли сознание у меня самого? От таких мыслей у меня мурашки по коже. Пошли, продадим тем инопланетянам наш бруклинский мост.

* * *

В комнате без окон, вытянутой из 2001 года, Амбер встречается со лживым духом лицом к лицу.

— Вы ограничили монстра — утверждает дух.

— Да. — Амбер выжидает субъективное мгновение. Она чувствует, как деликатными щупальцами и легким зудом на краю сознания пробирается что-то вроде атаки по временному каналу. Желание удрать, жаркий приступ гнева. Впрочем, это уходит почти мгновенно.

— И ты модифицировала себя, чтобы блокировать внешний доступ — добавляет дух. — Чего же, в таком случае, ты хочешь, Автономная Амбер?

— У тебя, что ли, нет никакого понятия об индивидуальности? — спрашивает она, раздраженная тем, что дух считает вмешательство в ее внутреннее состояние чем-то само собой разумеющимся.