Мы с ней сошлись, она в этот момент пыталась читать «Неточку Незванову», и мне это в ней понравилось.
Я видел ее фотографический снимок — маленькая, худая, в очках, некрасивая.
По-японски я ещё не мог писать и пользовался интернет-переводчиком.
Русский ей тоже давался плохо, и ее письма часто напоминали криптограмму.
В Йокогаме весь день идёт дождь, писала она, я читаю ФМД и мне грустно, неужели человек действительно может создать такую красоту?
Насколько мелки и ничтожны все эти наши харукимураками, кобоабэ и прочие, по сравнению с «Неточкой Незвановой».
Ты всё ещё ешь эту свою ужасную картошку с тушёной говядиной?
Я долго смотрел в монитор, не зная, что написать, я давно хотел ей рассказать про письма Белки, и может быть именно она и смогла бы меня понять, но почему-то не мог.
Что я мог ей объяснить, что?
Что где-то в далёком будущем, в блокадном городе умирает девушка, и эта умирающая девушка — это всё, что у меня есть.
Наконец я собрался с силами и написал — привет, Мидори, у нас дело движется к весне, но снег всё ещё лежит…
Дальше дело пошло проще, в письмах мы часто иронизировали друг над другом, словно люди, прожившие долгое время вместе.
Она называла меня недалёким русским варваром, а я ее — провинциальной старой девой, любящей паззлы.
Ну как твои паззлы? — всегда спрашивал я.
Она с удовольствием играла в эту игру, и отвечала, что собрала деву Христину с младенцем из трёх тысяч деталей, и сейчас думает, приклеить ли ее на стену, или нет.
Переписку мы начали в середине декабря, она сначала никак не могла понять, что значит минус тридцать градусов Цельсия и тотальный снег за окном.
Мидори жила прямо на западном берегу Токийского залива, ее окна выходили на Тихий океан, и, благодаря океану, климат в Йокогаме был мягкий и тёплый, и даже в самом холодном месяце январе температура редко опускалась ниже десяти градусов по Цельсию.
До Токио было пятнадцать минут на скоростной электричке, и Мидори часто ездила туда по выходным гулять по столице.
Подруг у неё, как я понял, не было, и она была так же одинока, как и я.
В конце письма она как всегда писала непонятные ей русские выражения, и я стал терпеливо ей писать разъяснения, поминутно сверяясь с переводчиком.
Некоторые выражения я никак не мог объяснить, они просто не переводились на японский.
Наконец я отправил письмо и стал смотреть, каких продают собак.
Это тоже было из-за Белки, она очень любила ту собаку и писала о ней в каждом письме, собака была видимо маленькая и с большими ушами, Белка называла его смешным уродцем, ушастиком и ушастым созданием.
Как там наше любимое ушастое создание? — часто спрашивала она.
У нас в основном продавали очень дорогих шпицев, некрасивых и злобных той-терьеров, глупых овчарок, которые мне никогда не нравились; чихуахуа были ещё ничего, среди них попадались забавные, но они тоже были дорогими.
По карману мне были разве что таксы; в принципе, они были симпатичными, но я всё никак не решался завести собаку.
Хотя это, наверное, было бы хорошо, у меня было бы живое существо, которое бы любило меня всей душой, радовалось бы моему приходу домой.
Мы бы с ним гуляли, а дома я бы мыл ему лапы от чёрного снега.
И мы вместе бы ели картошку с тушёнкой.
За окном начал сгущаться сумрак, пора было идти на улицу.
Один японский философ писал, что надо каждый день писать стихотворение и проходить десять тысяч шагов.
Стихи я писать не умел, а вот ходить старался каждый день и даже специально купил для этого шагомер.
Ходил я от 8-го марта до Белинского и обратно.
По привычке я заглянул в почтовый ящик, там было пусто.
На улице было около ноля Цельсия, и чёрная грязь, обращённая снегом и льдом.
Я прошёл через двор, любимое место собачников, но ни одной собаки сегодня не было.
Я шёл, глядя под ноги, и думал о Белке.
Напишет ли она ещё хоть одно письмо?
И что будет в том письме?
До свидания, люди планеты Земля.
Или прощайте, люди планеты Земля?
У меня всегда слезятся глаза на морозе, но в этот раз мне действительно хотелось плакать.
Может, дать объявление — куплю маленькую собаку с большими ушами?
Белка, Белочка, Белюченька, несчастный ребёнок, умирающий непонятно за что.
Вначале мне всё это казалось шуткой, но сейчас это уже стало трагедией.
Я не знал, чего я хочу: чтобы эта дыра во времени залаталась навсегда или ждать нового письма.
Ветер февраля был холодным, и это было приятно.
Я вдруг отчётливо понял, что я не хочу жить.
Что всё, что есть у меня, что всё, что я делаю, моя работа, все эти придуманные мной занятия — йога и изучение японского, всё это — не жизнь.
И единственное, что было живого в моей жизни — это письма Белки.
Она, умирающая, делилась со мной жизнью.
Наконец я прошёл вечерние десять тысяч шагов.
Консьержка заранее открыла мне дверь, и я прошёл мимо, не глядя на неё.
Письма не было.
Когда я открыл дверь, меня не встретил ничей радостный лай, никто не обрадовался моему приходу.
Я разделся и сел за компьютер, Мидори прислала новое письмо, но я не стал его читать.
Я напечатал и разместил на сайте объявлений своё объявление — куплю недорого маленькую собаку с большими ушами.