Аккорд

На море парусов мазки,

И на простор небес вступают, не спеша,

Светил несметные полки,

Не кажется ль тебе, что этот ясный свод

Как море бедами велик?

И, как суда во мгле во власти бурных вод

Там звезды гибнут каждый миг? *)

"Браво, старик, браво! – похвалил товарища губастый сосед в очках. – А в оригинале могешь?"

"А то!" – откликнулся тот и продекламировал то же самое по-французски.

"То есть, размер один в один…" – задумчиво констатировал парень в очках.

"Естественно!"

Дальше было вот что: присутствующие по очереди отмечались поднятой рукой и читали припасенные стихи. Остальные, обратившись в слух, внимательно им внимали. Затем следовали комментарии, вопросы, уточнения. Впечатляющая, скажу я вам, демонстрация призвания и ранней зрелости. Я впервые слышал живую французскую речь. Может, далекую от совершенства, но достаточного качества, чтобы сделать вывод: мы говорим нутром, звук сидит у нас в горле, а у французов он катается во рту и отражается от нёба, как от неба.

Дошла очередь до Софи, и она объявила: "Артюр Рембо, "Ощущение".

Летним вечером в синь я пойду по тропе

Средь уколов хлебов, попирая траву:

Фантазер, подарю я прохладу стопе.

Пусть омоют ветра мне младую главу.

Буду я молчалив, мыслям ходу не дам:

Но любовь без границ вдруг наполнит меня,

И пойду, как цыган, по горам, по долам,

Сквозь Природу – блажен, словно с женщиной я… *)

Наконец круг замкнулся, и присутствующие, включая меня, принялись аплодировать, улыбаясь и переглядываясь.

"А что же наш гость? – вдруг спросила хозяйка, и все, в том числе и Софи, уставились на меня. – Может, тоже прочитаете что-нибудь?"

Я растерялся и приготовился промямлить, что не знаю стихов, но вдруг внезапная дерзость подхватила меня: "Да ради бога!"

Стоит милый у ворот,

Моет морду черную,

Потому что пролетел

Самолет с уборною…

"А вот еще!"

Говоря о планах НАТО

Не могу, друзья, без мата.

Да и вообще, друзья,

Не могу без мата я.

Я обвел компанию глазами – все смотрели на меня прямо-таки с научным интересом, а Софи покраснела и потупилась.

"Ладно, шучу! – отступил я. – Я, вообще-то, по другой части. Если не возражаете, я сыграю…"

Отставив мизинец, я выпил мелкими глотками коньяк, что был у меня в рюмке и направился к станку.

"Расстроено" – тронув клавиши, укоризненно заметил я.

"К сожалению!" – радостно откликнулась хозяйка.

"Лорр" Эррола Паркера и "Танцующий бубен" Понса и Полла – две жемчужины моей коллекции. Именно ими я и решил угостить гордых филологов. Морщась и досадуя на лишенное слуха пианино, я принялся извлекать из его тусклого черного нутра глухие нафталиновые звуки. Уже в середине первой пьесы – яркой и энергичной вариации на тему a la Бах – кто-то позади меня обронил реплику, затем другую, и я понял, что далеко не все из тех, что прятались за моей спиной, способны были уловить мастерскую вязь мелодической линии, крепкой нитью связавшей многочисленные модуляции в единое целое. У меня возникло желание оборвать игру на полуслове, но я лишь умерил пыл. Окончив играть, встал, повернулся к публике и, присев с дурашливым видом на клавиши, извлек задним местом заключительный аккорд. Есть у нас, у таперов, такой выразительный привет невежам. В ответ невежи вежливо похлопали. Разочарованный, я вернулся на место и уселся рядом с Софи, которая ободряюще мне улыбнулась. Ну и ладно: главное, что я добился своего – отделил слово от звука, а музыкантов от филологов.

Внимательному читателю уже давно пора спросить, где я брал ноты, если их у нас в то время не было и быть не могло. "Оттуда же, откуда и все советские люди. Из радиоприемника" – отвечу я. Надо было только вовремя включить зарубежный голос, записать его на магнитофон и превратить в ноты. Даром что ли у меня абсолютный слух? Ах, как жалко, что мне не дали исполнить "Dancing tambourine"! Вы бы сразу поняли, что это совсем не так сложно, как кажется!

"А я боялась, что ты начнешь петь эти твои ужасные частушки…" – сказала Софи во время танца.

Ее подруги рядом с ней выглядели безликими простолюдинками. Сравнивать ее с ними – все равно, что унизить красивую тему бездарной импровизацией.

"Сонечка, ты здесь лучше всех!" – пробормотал я ей на ухо, успев втянуть негромкий, сладковатый запах ее волос, прежде чем она порозовела и опустила свои гордые ресницы.