Акапулько

— Sí. Она сейчас здесь снимается в фильме вместе с американской труппой. Сеньорита Марселла мне все уши прожужжала про их кино.

— Ага! Интересно, каково быть кинозвездой? Наверное, здорово, нет?

— Идиот! Ты же Уачукан, а где, скажи-ка мне на милость, ты видел кинозвезду из племени Уачукан?

— Гм, — ответил на это Хулио. — Но разве я также не мексиканец? Педро Армендарис, Агуилар, Кантифлас — все они кинозвезды и все они мексиканцы. Ну и жизнь у них! Денег куры не клюют и спишь только с женами других кинозвезд.

— Идиот. Будь доволен, что у тебя есть богатая gringa-покровительница[138]. Будь чистым и сильным, и она еще много раз пригласит тебя в свою постель, а ты получишь много денег за то, чем все равно стал заниматься бесплатно.

— Ага! Я бы с удовольствием угостился кое-какими ее деньгами.

— Эти гринго, они обычно не хранят свои деньги дома. Они имеют дело с банками и другими местами в своей Америке. Сеньорита Марселла мне рассказывала.

— Те, кто делает кино, — у них полно денег, нет?

— Да.

— Почему бы нам не раздобыть у них деньжат?

— А как мы можем это сделать? Пожалуйста, сеньор Американская Кинокомпания, Хулио и Агустин, два бедных Уачукана, хотели бы получить немного вашего золота. Дайте нам совсем немножко, так, милостыню… Нет, Хулио, ты просто идиот!

Моторная лодка описала большой вираж, и Агустин направил ее к берегу, к Клубу водных лыжников и аквалангистов.

— Я хочу пить, — пожаловался он. — Почему ты никогда не берешь с собой прохладительное?

— Расскажи мне еще раз, Агустин, что сеньорита Марселла сказала тебе.

— Только что завтра сеньорита Саманта поедет в горы, для того чтобы снимать там кино. Они уезжают утром, чтобы успеть сделать все, что должны сделать. Больше ничего.

— Я все раздумываю над этим, Агустин… У меня намечается кое-какой план.

— У тебя вечно намечается какой-то план.

— Но ни один из них не был похож на этот.

— И ни один из них не сработал.

Хулио снова посмотрел на рыжеволосую американку. Ее длинные ноги разъехались, и она упала в воду; водные лыжи соскочили.

— Этот план сработает, — сказал он.

Агустин не ответил, но внутри все же затаил слабую надежду: а вдруг состряпанный его братом замысел, каков бы он ни был, все же окажется стоящим?

Хулио похлопал его по плечу.

— Gringa упала в воду. Поворачивай…

Грейс лежала в темноте, в комнате Формана. Свет, проникающий сквозь жалюзи, нарисовал на потолке желтую лестницу. На улице промчался мотоцикл, раздался взрыв девичьего смеха, возбужденно переговаривающиеся счастливые голоса.

Рядом с ней глубоко дышал Форман. Однако Грейс знала, что он не спит. Она хотела заговорить с ним, но боялась вызвать в нем враждебное противодействие. В нем чувствовалось какое-то отстраненное сопротивление, и, хотя он всего несколько минут назад был в ней, они по-прежнему оставались чужими друг другу.

Вслед за их последней встречей Грейс не оставляло чувство, что к ней в душу, чуть ли не под самую кожу, забрался какой-то посторонний элемент, постоянно раздражающий ее. «Что привлекло его ко мне, — недоумевала она, — и чего он хочет? А то, что буквально каждое слово Формана, как мне кажется, имеет какое-то второе значение.» Это еще больше запутывало Грейс: «Всегда этот горький подтекст, о чем бы Форман ни говорил, как ни старался он казаться веселым.»

И все же Грейс хотела продолжать встречаться с ним. В тот их последний день в горах, как же она хотела любить его, открыть себя ему, стать частью его! Но потом она почувствовала, что у нее ничего не получилось, — тревога, нервозность в нем остались.

Несомненно, он был мужчиной, который нравится женщинам; именно таким мужчинам они отдают себя. Почему же он должен считать ее какой-то другой? Разве не пришла она к Форману в этот раз, практически умоляя его о ласке и внимании?

Всю дорогу, пока Грейс ехала из деревни Чинчауа, она предупреждала себя, уговаривала вернуться обратно. Но он слишком сильно был нужен ей. И предлагая себя Форману, Грейс страшно боялась, что он не захочет ее.

И даже сейчас, после их близости, Грейс не была уверена, что Форман был рад видеть ее. О, он достаточно быстро принял ее в свою постель, он любил ее со страстной, почти неистовой энергией, которая поначалу даже казалась пугающей. Но все это происходило главным образом на телесном уровне, как будто бы Форман страшился обнаружить в себе, приоткрыть ей другую сторону своей натуры.

Не то чтобы она раньше так уж сильно отличалась от него. Но это было раньше. До недавнего времени Грейс уверенно причисляла себя к разряду достаточно хорошо уравновешенных женщин — женщин, которые могут контролировать свои эмоции и не подвержены капризам настроения или случайным потребностям женской плоти. Теперь уже нет. Форман вызвал к жизни такие желания и реакции, о существовании которых в себе она и не подозревала, и это смущало и запугивало Грейс, превращало ее в незнакомое, чужое и чуждое самой себе существо. Она чувствовала себя ущербной и обнаженной, как будто что-то в ней было неправильным, как будто чего-то не хватало в ней, — и она не знала, что с этим делать.