айный язык птиц

– Плохие известия, великий каган. Варяги идут по Итилю с севера и тьма людей без лиц с востока. Плохие предзнаменования. Ворон мой не взлетает. Меч мой отяжелел…

– Пока твой меч не будет порхать, как ворон, сердце твое будет мягче свинца от страха. Горе – встретить испытания, трепеща, как женщина…

Надя:

– Откуда они? Саш, это ты опять делаешь?

– Не знаю… Странное место тут, времени через край – сами они выплескиваются…

Всадники исчезают, только черный ворон, вышелушившись вдруг из клубка перьев, возникает в небе, парит, вскрикивает сухо, делает мах – и исчезает.

Саша смотрит на сестру.

– Я пойду, Надя.

– Прощай, Сашенька.

– Не прощай надо говорить, а до свидания. Час-то какой? Уж солнце садится. Долгонько мы с тобой путешествовали… А меня, вишь, на берегу мужик дожидается. Федька зовут. Валин жених.

– Ну, кланяйся, а я пойду…

– Саша! Мать твою! – нетерпеливо кричит Федька.

– Загулялся я, Федя, нельзя мне раньше было, отца надо было повидать…

– Отца? – Федьке как будто и странно, он, может, и слышал, что родители Саши и Вали умерли, но ему не до этого. – Ты погляди! – тащит он Сашку куда-то по берегу. Хватает охапку травы, мнет ее. – Чуешь?

– Дурная трава.

– То-то и оно, брат! То-то и оно! Вот куда мы в другой раз за урожаем-то приедем! Понимаешь?… А не понимаешь – и ладно. Ты фуфайку накинь, сейчас на реке прохладно, а мы к морю пойдем, там и вовсе – задует моряна – насквозь.

В лодке уже все готово для лова. Две канистры топлива стоят, канистра с водой, ящик какой-то железный, крюк, багор лежит, сети припрятаны, еда тоже куда-то спрятана, Федька хлеб жует. На нем толстый брезентовый плащ.

– Хлебушка хочешь?

– Не, не хочу. Днем сестра накормила.

– Смотри, потом не до еды будет…

– Не…

– Ну, тогда с богом: поехали! – И Федька с духом дергает стартер мотора. Лодку мигом выносит на середину Волги, и она красиво идет по ней, оставляя по борту нежно-лиловый отрез воды.

XV

Некоторое время молча сидят: Федька – крепко держа рукоятку газа, Саша – посреди лодки, спиной к ветру. А мимо деревеньки летят, ивы, стога, луга. Родина летит. И хорошо отчего-то.

– Эх, Саня, рассказать бы тебе, как бывало… Как почуешь этот ветер в лицо, сразу стакан хлопнешь – а дальше – мама не горюй! Беспечно жили, брат…

Саше нечего ответить – он молчит.

Но Федька еще не исчерпал восторга:

– Мотор – вишь, какой у меня? Не смотри, что старый. «Ямаха», сорок лошадей… Годная вещь… От тока порулить не проси – этот нас враз перекувырнет. Норовист! Бывало, от ментов уходили – без вопроса. Те на «вихряйках» раздолбанных – а тут сам понимаешь… Зверь! Как на паровозе их объезжали, да с полным ящиком икры, вон, на котором ты сидишь, понял?…

Саша молчит, не знает, что отвечать.

– Ты что все молчишь-то? – раздраженно спрашивает Федька. – Днем ушел – прока никакого, щас молчит – тоже, товарищ!

– Я той жизни не знал, ничем не могу за тебя порадоваться… – произносит Саша.

Федька, по лицу видно, хотел обидеться, да передумал:

– А может, и молчи. Наше дело тихое. Сейчас на раскаты выйдем – ни зву-ка. Ни курить – ни-ни. Сетку будем ставить – уключина чтоб не скрипнула…

Лодка идет уж не между островов, а среди тростников, по большим просторам воды идет. И внезапно в гуще тростника остро тянет какая-то птица, и Саша, сложив по-своему руки, вдруг так же громко отвечает ей.

– Ты что? – вполголоса уже, тихо, набрасывается на него Федька. – Одурел совсем?

– Так ведь зовет…

– И что говорит? – без иронии, но как-то недоверчиво спрашивает Федька.

– Говорит: «Полнится горло восходящей луною…»

– Так прямо и говорит?

– Ну да. Примерно так…

– А ты что отвечаешь?

– Ну, соглашаюсь… Луна-то какая…

– Это вы, значит, о луне поговорили?

– Так примерно.

– Слушай, – придвигается к нему Федька, – а ты – не того?

– «Того», «не того», – как-то сухо отрезает Саша. – Сто раз спрашивали. А вот ты – «того»?

Этот вопрос Федька пропускает без внимания.

– А чё они говорят? – с хитрым любопытством спрашивает Федька. – Могут они, как собаки, людям служить? Предупредить там… А?

Саша молчит.

– Ну, что молчишь?

– Не будут они вам служить. Птицы – не собаки. Они говорят как поэты. Раньше поэты разговаривали с птицами… Теперь и поэты не могут…

– Ладно, ладно, – понижает голос Федька. – Луна всходит, цапля твоя права. А мы сейчас моторчик заглушим, поглядим, что у нас получится…

Он глушит и поднимает мотор, осторожно, почти беззвучно, достает весла, вставляет в уключины и вынимает откуда-то сеть.

– Так, – говорит. – Ты потихонечку ее трави, а я погребу…

Саша начинает стравливать сеть в воду, Федька гребет, и в законченном виде это получается красивая, каплевидной формы петля, стянутая у кормы лодки. Федька сушит весла, пробирается на корму и начинает собирать невод.

– Значит, так: я подтяну невод, и там, в конце, будет рыба. Ты, значит, берешь этот крюк… – На мешковине лежит острый стальной крюк, похожий на орудие убийства. – Берешь крюк, багришь его, вонзаешь крюк в спину и забрасываешь внутрь лодки…

– Федь, – начинает Саша.