Айдарский острог

Солнце готово было скрыться за далёкими верхушками лиственниц, и учёный решил воспользоваться остатками света. Он стянул через голову рубаху и стал рассматривать собственное тело — не появилась ли сыпь. Понять это оказалось непросто — кожа немедленно покрылась сплошным копошащимся слоем комаров. Кроме того, на ней было немало «дырок» от укусов немногочисленной пока ещё мошки. Учёный принялся щупать и гладить красные пятнышки, пытаясь понять, какие от мошки, а какие нет. В конце концов, он не выдержал комариной атаки и натянул рубаху обратно: «Ну, и дурак же я! Скрытый период болезни — до появления первых симптомов — при оспе длится недели две. Может быть (точно не помню!), и всего одну неделю или, скажем, три, но уж никак не несколько часов — уж это-то я точно знаю! Ну, и дурак же я...

«Погоди, Кирюха! — он влепил сам себе пощёчину, умертвив добрую сотню комаров сразу. — Кажется, от стресса у тебя просто „едет крыша”! Как говаривала одна знакомая, „Тихо, шифером шурша, крыша едет не спеша...” За тобой больше никто не гонится — думай! Сосредоточься и вспоминай всё, что относится к делу! Ведь есть же что-то важное, что-то же есть... Что-то есть, а ты забыл! Ну!!»

С неменьшей силой он стукнул себя по другой щеке, а потом просунул руку за пазуху и потрогал маленькие рубчики на левом плече. Затем поднял лицо к небу и тихо рассмеялся:

   — Да ведь я же ПРИВИТЫЙ, Господи! Мне ж ни хрена не будет! Ну а если и будет, то так — типа насморка...

* * *

За ночь население «лепрозория» сократилось на одного человека — утром таучин, с которым Кирилл пытался разговаривать, был мёртв. А учёный страдал от голода и обдумывал план побега — оставаться здесь он не собирался. Примерно к середине дня выяснилось, что напрягал интеллект он напрасно.

Вместе с десятником и сменой охраны к изгороди прибыл низкорослый кривоногий мавчувен. Пока шла процедура сдачи поста, пока служилые болтали о чём-то своём, мавчувен подошёл ближе и закричал визгливым голосом:

— Нкагуяка, Тылгерлан! Вставайте, вонючие таучины! Выходите отсюда, старое собачье дерьмо! Нкагуяка, Тылгерлан, выходите! Русский начальник вас отпускает! По реке приплыли ваши поганые родственники. Они привезли русскому царю много плохих шкур и тухлого мяса. Идите к ним, убирайтесь отсюда!

— Ты — Нкагуяка? — спросил Кирилл оставшегося в живых таучина.

— Тылгерлан, — ткнул себя в грудь мужчина.

— Ладно, значит, Нкагуякой буду я. Пошли отсюда!

— Пошли.

Подмена по принципу Монте-Кристо прошла гладко. От подола своей рубахи Кирилл отрезал полосу шкуры и обмотал ею голову, включая лицо, оставив лишь щели для глаз. Поверх своей одежды напялил кухлянку и штаны мертвеца — это было, конечно, не слишком приятно, но другого выхода он не придумал. Идти сам Кирилл как бы не мог, и Тылгерлану пришлось его поддерживать — почти что тащить на себе. Надо сказать, что рассматривать их никто и не пытался — охранники не только отошли подальше, но и отвернулись, словно боялись заразиться взглядом.

Как только больные оказались за изгородью, возникла проблема: а куда, собственно говоря, идти? Кирилл попросил спутника остановиться и, как бы в изнеможении, сполз на землю. Это, разумеется, никому не понравилось: служилые разразились потоком матерной брани, а кривоногий мавчувен завизжал:

— Вставай, вставай, тухлый труп! Убирайтесь! Уходите быстро! Туда, туда уходите!

Судя по указанному направлению, следовало обогнуть острожную стену и выйти к реке выше по течению.

— Ну, пошли, — усмехнулся Кирилл. — Не любят они нас, прогоняют.

Пока они ковыляли по мокрым кочкам к берегу, учёный попытался больше узнать о своём спутнике. Однако добровольно отвечать на вопросы тот не хотел, так что пришлось слегка на него надавить — морально, конечно. Получилось, что Тылгерлан как раз из тех, кто психологически сломался после контакта с русскими. Он был хозяином «переднего» дома небольшого стойбища, к несчастью оказавшегося в зоне досягаемости людей Петруцкого во время похода, и был взят в качестве аманата. Оставшимся родственникам толмач объяснил, что от них требуется для сохранения жизни мужа, отца, сына и брата. Из всего сказанного избитые и ограбленные таучины поняли, наверное, только то, что Тылгерлана уводят в деревянное стойбище на Айдаре и что надо туда за ним приехать. Что они и сделали, раздобыв где-то две лодки. Сам же Тылгерлан, похоже, с момента своего пленения находился в ступоре или депрессии — окружающим он интересовался мало и, вообще, не очень хотел жить, а умереть всё никак не мог.