Айдарский острог

Сверху посыпались горящие обломки — дым, огонь, треск, ничего не видно. В этом аду Кирилл добрался-таки до соседнего угла, ухватил мягкий живой комок и, закрыв капюшоном голову и лицо, ринулся к выходу.

На улице можно было дышать. Можно было погрузить обожжённые руки в снег. Или приложить этот снег к лицу...

Кирилл стоял на четвереньках, кашлял и плевался. Кроме прочего, отчаянно воняло палёной шерстью, и он подумал, что это, наверное, горит его кухлянка. Он лёг на грязный снег и несколько раз перекатился — туда и обратно. Вонять вроде бы перестало, и учёный поднялся на ноги.

Ребёнок, которого он вытащил последним, был мёртв — открытые неподвижные глаза, посиневшее, искажённое предсмертной мукой лицо. По этому лицу его гладила ладошкой Инью — она сидела рядом на корточках. Кирилл подошёл, и девочка подняла голову:

— На братика моего похож, правда?

Кирилл отвернулся, ничего не ответив. Рядом с грудой тряпок и шкур, рядом со стонущей женщиной, среди ползающих плачущих детей на снегу сидел служилый. Он доставал из мешка и складывал в стопки соболиные шкурки. Обернулся:

— Всё, кажись!! Одна лишь малость пригорела! — Лицо его с опалёнными бородой и усами лучилось неподдельным счастьем. Этого счастья было так много, что, наверное, хотелось им поделиться: — Я-то думал с концами! Уберёг Господь, слава тебе...

Кирилл молчал. Казак почувствовал отсутствие ответной реакции или, может быть, разглядел лицо Кирилла:

— Благодарствую, брат! Спаси тя Бог! На, на вот, возьми! — Он выхватил из стопки шкурку, но она оказалась, наверное, слишком добротной. Служилый торопливо положил её обратно и схватил другую — без хвоста и лап. — Возьми за труды! Спаси тя Бог, брат!

— Нет, не брат ты мне, — деревянными губами проговорил Кирилл и протянул руки. — Не брат!

— Сасынька! — истошно завопила женщина. — Ни нада!! Сасынька!!!

Дальнейшее уместилось, наверное, в секунду. В секунду, растянувшуюся на месяцы и годы. Кирилл узнал этого мужика — именно он насиловал девочку на таучинском стойбище, именно он сунул её руки в огонь — для забавы. Правда, в лице этого человека (?) не было решительно ничего приметного. Оно было абсолютно таким же, как у большинства служилых. Наверное, его можно было считать «типичным представителем» тех самых первопроходцев, которые шли в неизведанные дали в поисках «земли, свободной от насилия». Униженные и оскорблённые, они искали место под солнцем, где сами могли бы унижать и оскорблять. Или место, где можно урвать богатство, которое позволит унижать и оскорблять тех, кто унижал самого.

Трудно сказать, как оно было на самом деле: может быть, во взгляде бывшего аспиранта сконцентрировалась вся ненависть, вся боль, весь ужас последних лет. Служилый замер под этим взглядом, как хрестоматий кролик перед удавом. А может быть, всё произошло действительно за секунду. Впрочем, женщина — круглолицая раскосая мавчувенка — успела почувствовать что-то раньше:

— Сасынька!!

Кирилл отстранил протянутую ему шкурку и левой рукой прихватил служилого за шею сзади, а правой... Хруст шейных позвонков потонул в женском крике:

— Сасынька!!!

Учёный не стал смотреть, как она — полуголая — ползёт по снегу к дергающемуся телу. Он уходил не оглядываясь — умирать. Он уходил умирать и забирать с собой чужие ненавистные жизни. Ему хотелось сейчас одного — стереть собой, как тряпкой, пятно человеческой гнили и плесени с лица этого мира. Кирилл почти уже знал, что будет делать дальше...

* * *

Он заметил, что Инью бежит за ним. Сейчас Кириллу не было жалко никого — даже её. Тем не менее он остановился, пошарил за пазухой и достал кусочек бересты. В этом обрывке не было никакого смысла — просто растопка на всякий случай.

— Держи! — подал он кору девочке.

— Что это? Зачем?

— Не важно! Ты должна отнести это в лагерь. И положить в полог на моё спальное место. Поняла?

— Поняла...

— Тогда вперёд! Только смотри не потеряй! Сиди в пологе и охраняй эту штуку. Вернусь — проверю!

Он долго смотрел ей вслед — меховые сапоги были девочке велики, но она бежала изо всех сил. Повелитель дал задание, и она старалась — выполнять его приказы было главным делом её жизни.

По обгоревшим брёвнам вратной башни Кирилл взобрался на пристенный помост. Прошёл до сруба угловой башни. Здесь трое служилых, кряхтя и матюгаясь, возились с пушкой — то ли она заклинилась не в той позе, то ли просто примёрзла к настилу вместе с лафетом. Чуть в стороне шипела и плевалась искрами жаровня — подобие широкого железного ведра с ручкой, в которую продевалась палка для переноски. На новоприбывшего пушкари внимания не обратили, и Кирилл полез вверх — по брёвнам частокола на угол сруба под самую крышу. Это дало всего лишь пару метров дополнительной высоты, однако оказалось достаточным, чтобы обозреть окрестность.