Аид, любимец Судьбы (СИ)

Скучала без тишины. Все пыталась нашептать, что верный порядок тут какой? Правильно: тьма и безвременье, безвременье и тьма. Еще тишина и пустота. А вы что творите?!

Вот если тишина – то и молчи, – мотал я головой, отгоняя мельтешащие оттенки. Что я-то сделаю?

Пять деточек Крона в одной темнице, откуда тут быть тишине!

Да и Посейдон – не Гера: в лужу головой не воткнешь, не докажешь, что тут молчание ценится. То есть, я пытался, конечно, только в лужу мы грохнулись вдвоем, и челюсть потом болела зверски.

А этот только заржал.

Вылез из лужи – слизкий, вонючий, но все равно румяный – отфыркался и загоготал, разорвав тишину в клочья.

– А я уж было скучать стал, – выдохнул наконец. – А ты, брат… ничего парень… с тобой не скучно! Ну, бывай.

И поскакал обратно в лабиринты – чудовищ распугивать. Отец, видно, был зол за свой выломанный зуб: глотал всех подряд, десятками, и я не выпускал из руки очередной источенный временем меч, и Танат почти все время был неподалеку, и мы тоже были виноваты перед здешними лабиринтами: мы в клочья распарывали тишину звоном клинков на поединках.

Дети Крона, рассыпавшись по чертогам времени, принесли с собой частицу своего прадеда – предвечного Хаоса. С явлением Посейдона это выплыло наружу.

Меньшой с улюлюканьем гонялся за чудовищами по всем лабиринтам, не убил ни одного, но доводил до такого ужаса приставучестью и взрывами радостного ржания, что приканчивать их не составляло труда – чуть ли не сами ползли, с мольбой в глазах… Сколько-то раз брата довели до гнева – оказалось, это еще хуже, от дикого рева («Уроды!! Прибью!!!») здешние лабиринты отошли нескоро, и стены потом долго вздрагивали и холодели от каждого звука.

Внимали дышащие вечностью стены. Возмущались кучи хламья, которые громоздились вдоль стен. Мы, мол, сюда умирать попали, – возмущались. А эти – живые…

Время настороженно крутило носом – прислушивалось. Вон звон клинков – опять, значит, Танат прибыл. Конец, значит, очередному Кронову посланцу. И Аид носится: ох, этот невидимка, когда уже угомонится?! А там еще – шипящий, свистящий клубок – это Гелло…

– Ге-е-е-естия-а-а-а! – бичом нахлестывает тишину надменный голосок Геры. – Я палец прищеми-и-и-ила-а!

Визжит Деметра: опять на какую-то тварь наткнулась в своих поисках то ли еды, то ли одежды.

– Аид, ты будешь помогать, или нет?! – орет невидимая Гера.

Хорошенькое дело, удивляется время. Не хватало еще кому-то помогать. Да и вообще, Деметра сама справится. Ухватит какой-нибудь сук – не раз бывало – и потом будет причитать, что, мол, «ах, когда же это кончится!». А полуоглушенное чудовище поползет на расправу к Посейдону – уж лучше к нему, что ли…

«Когда это кончится!!» – стонут разнесчастные, потревоженные детишками Крона лабиринты. Темница не может больше выносить узников. Темнице впору выкинуть их из себя, что бы там ни подумал Повелитель Времени…

Одно утешает – Гестия молчит. Только ведь она явно молчит с умыслом, до поры до времени, и…

– Хватит! – звонкий, певучий голос во тьме – как проблеск огня. – Если так ждать, то это уже совсем неинтересно. Все, начинаю стаскивать!

– Кого это и куда? – манерно осведомилась Гера.

– Всех в одно место!

Гелло первым понял, чем это чревато, и смылся в темноту, истерически подвывая. Через какое-то время в отдалении бухнул басок Посейдона:

– О… сестренка! Чегой-то ты меня куда-то волочешь, решительная такая? Какое вместе? Да ну, не пойду я туда, там Гера…

Стаскивать, значит. Ну, сначала меня найди, сестренка. Мне эта тьма – колыбель, ты меня тут до освобождения проищешь. Если оно будет, освобождение это.

«Я бы не стал, – заметил Убийца. – Эта твоя сестра – как мой меч».

«От нее не сбежишь?»

«И ей невозможно противиться».

И исчез – отправился исторгать тени.

Ему-то хорошо, ему есть куда бежать.

Мы сопротивлялись, как могли. Гера ломала руки и закатывала истерики, Деметра громогласно возмущалась и читала нотации, Посейдон отшучивался, я сбегал, но Гестия и правда была упорнее клинка Убийцы: в конце концов мы сами не заметили, как очутились вокруг уютного костерка.

– Так гораздо лучше, – с удовольствием говорила Гестия, а языки огня воевали с душной тьмой. – Ждать ведь гораздо интереснее всем вместе!

Гера издала звук, полный несогласия, и в высшей степени враждебно посмотрела на меня.

– Кто-нибудь умеет петь? – Посейдон подавился, я услышал его надсадное перхание. – Правда, я не знаю песен, мама не пела, только плакала… Но можно сочинить! Еще можно рассказывать истории или разгадывать сны, или видеть в огне образы… вон пташка, смотрите. А вон колесница Гелиоса! А вы что видите?

«Удрать?» – жалобно спросил Гелло.

Я чуть заметно качнул головой. Я сильно подозревал, что это бесполезно.

Потрескивание пламени разбавлялось хохотом отца там, вовне – обрадовался, старый гад, решил, что его в покое оставили…

– Мать, – вдруг выговорила Гера тихо, с тоской в глазах. – Мать пела. Чтобы я не плакала. Когда она растила меня. Она надеялась, что он не вспомнит обо мне… боялась, что услышит плач. Поэтому пела. Грустно.