Аид, любимец Судьбы (СИ)

Я не заметил, когда мы перешли с ней на разговор взглядами. Пламя в ее горсти вызывающе разгоняло тьму, делая ее вокруг огонька однородной – черной.

«И ты готова жить здесь, чтобы ждать?»

«Для чего же ты тогда здесь живешь?»

«Разве жить обязательно нужно для чего-то? Можно ведь – потому что просто нет другого выхода».

«Но тогда это очень унылая жизнь. Разве не так? Когда уже ничего не ждешь».

На это у меня не нашлось ответа. Может, он был и отыскался бы, додумайся я пошарить во тьме вокруг себя как следует – но я не стал. К тому же, недалеко захрустели мелкие камушки под когтями Гелло, и Гестия поднялась. Глаза ее улыбались.

«Приду еще, брат. Ждать лучше вместе».

Ждать…чего?

– Ау-у-у, Аид-невидимка! Помнишь меня? А я у тебя – за плечами!

Ананка! Обернулся, да куда там. Скала у меня за плечами, к которой я прислонился. А этой уже нет. Может, она теперь у Геры за плечами. Или у Гестии. Она ведь ко всем успевает…

У всех за плечами. И у Крона, Повелителя Времени, тоже. Строит потешные гримасы за спиной того, кто попытался от нее убежать.

Тьма вокруг медленно вызревала смыслом: однажды у Крона родится сын, который сможет…

***

Сперва грохнулось. Потом заржало. Здоровый звук такой, радостный, тьма аж взорвалась: в жизни такого не слышала, потому что даже если она и со смыслом – что в ней смешного?

– Шишку набил, – ломающийся басок. – Ну, квиты, батя!

Мы стояли безмолвной группой: впереди – я и случившийся во тьме Танат, позади – Деметра и Гестия, совсем позади – Гера. Мы ждали.

Проклятия и шум раздавались сверху уже давно, что-то грохотало и поминалось отродье Эреба – голос был батюшки.

Гестия светилась ярче огня в своих ладонях. Она была уверена, что нас прямо сейчас будут спасать.

А этот поднялся, покатываясь со смеху, тряхнул гривой темных волос и с любопытством закрутил головой.

– Темнотища! – сказал восхищенно. – Прям Эреб вокруг. А я-то думал, тут кишки всякие будут.

Покряхтел, подумал и подытожил:

– Сожрал, значит.

От новоприбывшего веяло нездоровой, необузданной силой и нездоровой же полнотой жизни. Был он широкоплеч, прикрывался какой-то пятнистой шкурой, и щеки у него, казалось, брызнут соком румянца.

Еще он был подозрительно взрослым для младенца, которого только что употребил отец.

– Посейдон, – выпалил он, рассмотрев нас при свете огонька Гестии. – А я старому дурню зуб высадил, пока он меня лопал… во.

Гордо показал осколок здоровенного клыка, который намертво сжимал в кулаке.

Нахмурился и перевел взгляд с меня на Таната.

– А который из вас Климен? Мать говорила, у меня тут брат. Один, – с очень большим подозрением и нагнув голову как молодой бычок.

– Климена здесь нет. Из Кронидов здесь я. Аид.

Просверлил лицо карими глазами – взгляд цепкий, не подходящий к добродушной физиономии. Плечами пожал.

– Аид, так Аид. Радуйся… в общем. Э, а как у вас тут с едой? О, девчонки!

И рванул знакомиться с женской частью отцовской темницы. Мы с Танатом переглянулись и вцепились в новоприбывшего с двух сторон.

– Вы чего? – возмутился Посейдон. – Я ж только так… представиться!

Врать у него получалось плохо. Интерес, с которым он косился то на фигуру Деметры, то на фигуру Геры, так и кричал, что – не просто представиться и только посмотреть, а хорошо бы еще и пощупать…

– Стоять, к-кому сказано!

– А ты кто такой, чтобы мне приказывать, а?

– Кто я такой?!

– Ты-ты, который не Климен! Думаешь, такой весь из себя тут главный? А если я…

Танат зашелестел крыльями – вышло похоже на шумный вздох.

Пропал.

В тот же миг Деметра ухватила сестер за руки и силком поволокла к костерку, приговаривая:

–А ну-ка пошли, милочки, пошли… А эти здесь сами разберутся. Все-все выяснят…

Деликатно отступил во тьму Гелло – угадывая, что ему тут делать точно нечего.

А мы разобрались. Долго разбирались, не то что с Танатом. Но ведь – родственная кровь, так что и выяснять надо было больше.

– Сволочь, вот ты кто, – сделал после этого вывод Посейдон. С хрустом вправил выбитую о мою челюсть фалангу пальца. – Почти как отец. Я к тебе со всем сердцем, а ты… во, глаз мне подбил.

– Шаг в сторону сестер сделаешь – вообще без глаз останешься, – слова выговаривались гнусаво и через одно. На месте носа набухал какой-то переспелый фрукт.

– Жадина, – буркнул брат, осматривая исцарапанное плечо. – Чем еще себя занимать-то?

– Пошел ты… к Крону!!

Он повернулся здоровым глазом и прищурился, чтобы рассмотреть меня в темноте. Смотрел не со злостью – с веселым недоумением: что это за стукнутый злится, если кулаками уже помахали? И хорошо ведь помахали!

Потом засопел и вдруг надулся.

– Ну и пойду, – поднялся со скалы, на которой сидел, и, капая ихором, убрел во мрак здешних лабиринтов. Еще сколько-то мигов-лет лабиринты молчали и хранили прежнее тонкое, полное шорохов и отзвуков безмолвие.

Потом из самой глубины донеслась разнузданная песня о прелестях нимф, и прыснула за спиной Судьба.

Безмолвие кончилось.

Стены всхлипывали, темнота липла к лицу жалобно, мельтешила оттенками – мол, сделай же ты что-нибудь, невидимка!