Ай-Петри

И вот я – за гроши, по сути, это был неоплачиваемый испытательный период – внедрен в среду какой-то подмосковной собачьей стаи… Дело было в Малаховке, стая облюбовала заброшенную дачу, жители поселка обходили ее далеко стороной. Отстрелить псов не получалось – они мгновенно прятались от пуль в обширный подвал, куда уже пускали хлор, но в подвале было много лазеек, и газ утекал. На отравленное мясо псы не реагировали, проглатывали без последствий, еще и дрались за него смертным боем.

В стае насчитывалось около тридцати псов и только три сучки, которых кобели беспрестанно насиловали с отвратительной остервенелостью. Случалось, в потасовках за очередность они загрызали кого-нибудь до смерти, и на сучку взбирался тот, кто мог превозмочь в себе голод. Сучка мучилась, но поглядывала – перепадет ли ей из останков бедолаги.

Породистые псы: два боксера, ротвейлер, ризеншнауцер, три колли, которых бросили, не в силах прокормить, их хозяева, – составляли низшую касту стаи. Здоровый ротвейлер, похудевший до неопознаваемости, пресмыкался перед сизым кривоногим бобиком. Состав стаи все время менялся – кто-то приходил новенький, кого-то съедали, кто-то начинал хаотическое движение по иерархической лестнице. На моих глазах сучку сенбернара, едва волочащую ноги, облезлую, всю в обвислой коже, покрытой лишаями, – изнасиловали до смерти, она так и сдохла, уже не в силах повернуться, укусить, она свалилась, а на нее еще взобрался один подлец и торкал ей в круп алой ужимкой. Я тут же кончил его, швырнул оземь, разбил ему мозги – мгновенно его сожрали, а меня стошнило, ох как меня стошнило.

Почему-то стая приняла меня – сначала огрызалась, но потом вожак, крутолобый широкогрудый ублюдок, понюхался, рыкнул, и я рыкнул, он куснул меня – и всё, мы разошлись.

Но вот скоро что-то происходит, надвигается смутная опасность, и вся стая снимается с места, начинает продвижение в центр Москвы. Путь стаи тернист, она подвергается нападениям других собачьих банд, на территорию которых мы попадаем. После боя некоторые собаки чужих стай примыкают к нам. Тем временем я мучаюсь проблемой передачи наблюдательной информации – в Центр Натурализации, который находится на задворках посольства и в который я наконец сумел дозвониться и продиктовать секретарше депешу. И мы приходим на Пресню, спускаемся к набережной и облюбовываем закрытое пространство заброшенных ремонтных мастерских под Калининским мостом. Огромные подвалы автобазы, где когда-то обслуживались правительственные ЗИСы, выходят к высотному зданию мэрии. Днем вся стая спит и только в сумерках отправляется на охоту. Мы опустошаем помойки в парке за Белым домом и во дворах Трехгорки. Нас не трогают, потому что принимают за сторожевых псов, гужующих на хозяйстве ремонтных мастерских. Прохожие, на которых мы нападаем в темноте, спасаются тем, что выбегают на проезжую часть. Одну девушку несмертельно сбил грузовик, и пока ехала «неотложка», вся стая бесновалась от запаха крови, а я отгонял псов.

После этого случая мне начинает казаться, что вот-вот меня раскусят – и псы тогда разорвут меня. Вот почему я не принимаю никаких мер, когда они загрызают бомжа, забредшего во время дождя под мост. Шум ливня и рев моторов заглушили лай и вопли, милицейский патруль, проезжая мимо, ничего не заметил.

Кончается все тем, что я узнаю о разрыве дипломатических отношений между Россией и той страной, посольство которой наняло меня наблюдать за подмосковными собаками. Таким образом, лишившись последней надежды, я становлюсь бездомным нищим. В это время в стае уже полно известных собак: Белый Клык, Синяк, Каштанка, Динго, Белка, Стрелка, Белый Бим Черное Ухо, Резо, Мухтар, и десяток безымянных шпицев.

Наступает Новый год. Я решаю накрыть себе праздничный стол. Для этого я убиваю лобастого вожака, свежую его и жарю. Бьют куранты. Вся стая сидит смирно перед моим импровизированным столом, составленным из проволочных ящиков. Сам я почему-то не ем. Разламывая тушу вожака, я бросаю куски псам, с удовольствием наблюдая за вспыхивающей грызней. Наконец, все съели, полегли, зевая.

Выхожу наружу. Машин почти нет. В воздухе вертятся, плавают снежинки. Снег густо сыплет над рекой, в белой мгле сначала скрывается шпиль гостиницы «Украина», потом дома Кутузовского проспекта, набережная противного берега, затем пропадает незамерзшая полоса реки, мягкий буран накатывает на меня, крутит, вертит, густо пеленает глаза, руки, шею, и я растворяюсь в чистом белом свете.