Ай-Петри

Продрогнув за ночь на горном ветру, задавленный в кабинке повизгивающими от страха туристами, с первым рейсом я спустился вниз, вышел к морю искупаться.

На пляже волновалась толпа, два мента с пожарным багром, стоя на коленях, что-то высматривали за краем буны.

Водоросли покачивались, плясали вместе с волосами утопленницы, чайки скатывались по воздушным холмам, настигали неподвижную резкость униформ, деловитость жестов, мерный взмах волн. Сержант поддернул брюки на бедрах, сел на корточки и, заломив треснутый околыш взмокшей на макушке фуражки, закурил, не решившись кинуть спичку в воду. Чей-то спаниель зашел в воду: какая большая рыба! – но тут же выскочил, замотал плоской мокрой шкурой.

Я застыл над нагим телом. Ослепительно смуглое, лицом вниз, все в быстрых, дрожащих бликах от линзочек ряби, – казалось, она нащупывала что-то руками под камнем. Слабое волнение шевелило ее – и та биомеханическая покорность, с которой откликалось тело, была гибче и естественней, чем у любой куклы. Но тем более обжигала мертвенность, совмещенная с отрешенной неловкостью, кривлянием…

Вдруг зыбь шатнулась через валун, руки всплеснули, будто дотянувшись до клавишей.

Волна влечения, отделившись от ее бедра, сошлась с волной страха.

Я отступил за спины, холодея с плеч от хлынувшей в пах крови.

Собака метнулась из-под ног.

....................

В результате она скоропостижно приближается… Растительные сети мокрых, пахнущих не то тиной желанья, не то «Шанелью», душных дебрей тропического сна, безвыходного настолько, что вернуться в него – значит проснуться… А между тем, канув всеми пятью, сейчас тонкой серебряной струйкой в глине потемок – ясным и новым – проворно, и к поцелуя устью уверенно расширяясь, происходит происходящее – я, некий звук, исподволь и незаметно, внятным побочным продуктом, – эхом бьющегося прикосновенья под кожей, выемкой ласки.